Первым делом Роман Куприянович купил щенка бойцовой породы. Псина попалась удивительно шустрой и росла не по дням, а ежесекундно. Испуганная ее нахальным, отмороженным взглядом, бесшабашная молодежь покинула облюбованный подъезд. Жмыхов, незаметно для себя, перенимал от питомца звериные повадки. На планерке начальник бросил в его адрес пошлую шутку. Роман Куприянович оскалился и гавкнул в ответ. Коллеги посчитали его сумасшедшим и обходили стороной.

Бывший тихоня пошел дальше: он купил револьвер! Железяка, способная изрыгать пламя, нарушать тишину и плеваться свинцовой слюной, приятно оттягивала плечевую кобуру.

Вечерами Жмыхов долго играл со смертоносной игрушкой и отшлифовывал у зеркала технику ее извлечения. «Вот как должен выглядеть настоящий мачо!» – он по-голливудски кривил в ухмылке лицо. Оружие дарило покой и уверенность. Жмыхов спал с револьвером под подушкой и перестал видеть сны. Жизнь наладилась, и потребность в валидоле отпала.

     В глазах Жмыхова появился лед, в движениях – твердость, на губах – самодовольная улыбка. Он отпустил щетину и выглядел брутально. Как же ему хотелось при скоплении народа вытащить волыну и стрельнуть в воздух! Пусть знают, каков он на самом деле!

Темной ночью, когда летучие мыши срывались с луны, Жмыхову в кои-то веки привиделся сон: он распластался на асфальте в позе «Отстаньте, я устал!» Шаркающие шаги вынудили приподнять голову. К Роману Куприяновичу подошел бородатый мужик в потрепанном пальто и стоптанных туфлях на босу ногу. Незнакомец опустил на землю сетку с бутылками и присел рядом. Что-то знакомое было в его внешности. «Неужто Толстой?!» – Жмыхов испытал неловкость за то, что так и не осилил «Войну и мир».

– Простите! – начал он с извинений.

– Карл Маркс! – Бородач протянул грязную руку. – Что это вы на тротуаре развалились? Так и простыть недолго!

Великий теоретик вытащил из-за пазухи древний телефонный аппарат, постучал по рычажку пальцем.

– Барышня, вызовите неотложку – человек загибается. Шел к светлому будущему, но заблудился в дебрях демократии и развитого капитализма. Валяется в исподнем, портит внешним видом окружающую обстановку. – Автор «Капитала» схватил Жмыхова за щиколотки и оттащил с мостовой. – Полежи на обочине, скоро за тобой приедут! – успокоил он, скатал в рулон пешеходную дорожку и сунул ее под мышку.

– Что вы делаете? Вас же посадят! – Жмыхов оторопел.

– Мир никогда не удавалось ни исправить, ни устрашить наказанием. – Озираясь, Карл Маркс исчез за углом дома.

Жмыхов опасался, что кражу тротуара припишут ему. Поднявшись, он побежал домой. Там его поджидало новое приключение. Белокурая соседка в кожаном белье похлестывала по ботфортам плетью и манила Романа Куприяновича пальцем. Сознание Жмыхова  подсказывало встать на четвереньки и высунуть язык.

– Ко мне! Кому сказала?! – Соседка щелкнула плетью.

Жмыхов заскулил, подбежал и лизнул ее руку. Блондинка захохотала и раздалась в объемах. Белокурые локоны осыпались на пол, а фривольный наряд сменила форма немецкого офицера времен Второй мировой войны. Обескураженный Роман Куприянович признал в военном ненавистного начальника.

– Говори, собака, где финансовый отчет за прошлый месяц?

Жмыхов вскочил на ноги и прикрыл ладонями интимное место. Ему стало совестно за безобразный вид. Способность мыслить логически упала в нишу бездарности, дар речи улетучился. Роман Куприянович замычал и стал объясняться на пальцах.

– Ты скверный работник!

Начальник пнул Жмыхова. Голос шефа рвал перепонки. Роман Куприянович взмок от оскорбления. Перед его глазами все завертелось, обида захлестнула разум. «Как же ты меня достал! Хватит терпеть, пора переходить к радикальным действиям!» – Жмыхов вспомнил о железном друге.

По пыльной дороге бежали две полинявших псины. Облезлыми хвостами они отгоняли мошкару. Дворняга в простеньком ситцевом платке высунула длинный язык и делилась сплетнями:

– Джульетта Романовна, давеча в подворотне сожитель ваш с другими мужиками сучку молодую обхаживал. Лаются меж собой, грызутся. А та зубы скалит, потаскуха! Срам! Пристыдили бы его, ведь позорит на всю округу!

– Ах, милая! Знаю все, а разойтись не могу: люблю окаянного! Прибежал домой, морда в крови, а про меня не забыл: роскошную голяшку приволок! Весь вечер ее глодала, наслаждалась!

Дворняга в ситцевом платье извернулась, щелкнула зубами и загрызла докучавшую блоху.

– Педикулез замучил! – пояснила она. – Мой негодяй всю семью наградил! Представляете?! Барбос паршивый! Хоть на поводке выгуливай! – Она сощурила подслеповатые глаза. – Гав… Гаврик! Гаврик! А ну-ка, беги сюда!

Щенок в бескозырке выплюнул цигарку и оторвался от своры малолеток. Подбежав, он виновато наклонил морду.

– Опять с кодлой связался? Еще раз увижу – накажу! Чем по улицам без дела мотаться, лучше бы в цирк сходил. Там люди дрессированные по веревкам ходят и на велосипедах катаются! Красота!

Гаврик понял, что наказания не будет и осмелел.

– Видел я их в прошлом месяце. Сколько можно одно и то же смотреть?! Лучше в зоопарк схожу. Говорят, корейцев привезли. Самые лютые хищники на земле! Ребята рассказывали, как кореец сторожиху Найду сожрал, когда она решила его рисом покормить.

– Иди в зоопарк и курить брось! Весь махоркой провонял!

Дворняга закончила профилактическую беседу с отпрыском и вернулась к разговору с подругой.

– Вот так и живем, Джульетта Романовна! Молодежь! Учишь, объясняешь – как об стену горох! Опять к дружкам намылился. Чему он от них научится? Жопы сучкам вылизывать?!

Все сильнее припекало солнце, все тяжелее становилось дыхание собак. Над выгребной ямой кружился рой навозных мух.

– Низко летают. Видать, к дождю! – заключила Джульетта Романовна и сменила тему: – Как же они славно жужжат! Хочу домой парочку купить. Посажу в клетку, пускай слух радуют!

– Эстетка вы, милая моя! Сразу видно – дворянская кровь!

– Что есть, то есть! – подтвердила псина. – В нашем роду все породистые. Давай-ка, отдохнем – иссякли силушки!

Собаки повалились в дорожную пыль. Неожиданно небо затянулось тучами. Шарахнуло так, что зазвенело в ушах.

Испуганная Джулька подскочила, с лаем бросилась к кровати хозяина. Свет уличного фонаря, проходящий сквозь тюль, показал ей разбрызганные по обоям кошмарные сновидения Жмыхова. Задыхаясь от пороховой гари, собака завыла. Отходная для Романа Куприяновича вызвала у соседей животный страх.

                                                 Паутина

                                                  I

В тот самый час, когда заря расползалась вдоль горизонта, облизывала крыши и отражалась в окнах; в те самые минуты, когда относительно здоровые граждане имитировали зарядку, а относительно больные пили микстуры, Авдий Гробов спал и пускал на подушку вязкие ручейки. Быть может, он спал бы вечно, но сосед сверху что-то ронял, громыхал и жутко скрипел половицами. Гробов вздрагивал, открывал глаза и минут десять соображал: кто он и где находится. Авдий возвращал сознание на законное место, чесался и ужом сворачивался под одеялом. Так и не заснув, он с неохотой покидал теплую кровать, долго шарахался по квартире в поиске носков, штанов, рубашки; с причмокиванием высасывал два сырых яйца и вытирал губы рукавом.

Гробов был костляв, сутул и весьма неопрятен. Стриженый череп смахивал на выжженную степь, небритый подбородок – на замшелую кочку. В полинявших, как февральское небо, глазах сожительствовали вакуум и равнодушие. Особенно выделялись уши. Большие, с торчащими из них волосками и отвисшими, мясистыми мочками, они окончательно портили физиономию. С такой внешностью лучше всего быть палачом – спрятал под колпак голову, и никто не видит твоих изъянов. Махнул топором и показал, кто в доме хозяин!

Одевался Гробов соответственно. Твидовый пиджак с оттопыренными карманами и брюки без стрелок служили повседневной униформой. В зависимости от сезона, поверх пиджака натягивался презерватив плаща или шуба-гульфик из свалявшегося, потерявшего лоск искусственного меха.