— Почему?

— Я думаю, убийца остановила свой выбор на Ретанкур.

— Это абсурд, — Ноэль прервал на секунду свое круговое движение.

— Почему? Она отвечает требованиям рецепта.

В темноте Ноэль посмотрел на Адамберга:

— В том случае, если Ретанкур девственница.

— Думаю, так оно и есть.

— А я не думаю.

— Вы единственный так считаете.

— Я не считаю. Я знаю. Она не девственница. Отнюдь.

Ноэль сел на скамейку, довольный собой. Теперь пришла очередь Адамберга наматывать круги вокруг фонтана.

— Ретанкур не любит откровенничать, — сказал он.

— Пока собачишься, многое узнаешь друг о друге. Она не девственница, и все тут.

— Следовательно, третья дева существует. Где-то. А Ретанкур поняла что-то, чего мы не поняли.

— А пока мы поймем, что она поняла, много воды утечет.

— Ларибуазье считает, что все функции восстановятся у нее не раньше чем через месяц.

— Лавуазье, — поправил Ноэль. — Для человека нормального телосложения нужен месяц, а Ретанкур и недели хватит. А прикольно, что наша с вами кровь циркулирует в одном теле.

— Плюс кровь третьего донора.

— А чем занимается третий донор?

— У него стада быков, насколько я понял.

— Гремучая смесь получится, — задумчиво проговорил Ноэль.

Сколько раз ни закрывал Адамберг глаза, лежа в холодной гостиничной кровати, он неизменно видел себя с перевязанной жгутом рукой рядом с Ретанкур и пытался вновь уловить головокружительный ход своих мыслей в затуманенной после переливания голове. Крашеные волосы, живая сила девы, рога козлика. В самой сердцевине этого клубка надрывался сигнал тревоги и никак не желал замолкать. Тревога была как-то связана с кровью, которая перетекала из него в Ретанкур, чтобы вновь запустить сердце и вырвать ее из объятий смерти. И само собой, с волосами девственниц. Но что там делал козлик? Тут комиссар вспомнил, что рога козлика — не что иное, как спрессованные волосы, или, с точностью до наоборот, волосы — всего лишь расслоившиеся рога. Что в лоб, что по лбу. И дальше что? Об этом он подумает завтра.

LII

Перезвон церковных колоколов разбудил Адамберга в полдень. «Кто поздно встает, тому Бог не подает», — говорила мама. Он тут же позвонил в клинику и выслушал обнадеживающий доклад Лавуазье.

— Она разговаривает?

— Она наконец заснула и проспит еще долго, — ответил врач. — Напоминаю вам, что у нее еще и черепно-мозговая травма.

— Ретанкур говорит во сне.

— Да, время от времени она что-то бормочет. Ничего интересного. Не заводитесь.

— Я совершенно спокоен, доктор. Мне просто надо знать, что именно она бормочет.

— Да все одно и то же. Известные стихи, вы их знаете.

Стихи?

Может, Ретанкур снится Вейренк? Или он и ее заразил своим стихоплетством? Он что, собрался всех женщин у него увести?

— Какие стихи? — недовольно спросил Адамберг.

— Корнеля, ну эти, которые все знают: «Ведь всех ее надежд свершеньем стать бы мог /Лишь горький ваш конец, истомы тяжкий вздох!» [13]

Единственные два стиха, которые Адамберг тоже помнил наизусть.

— Это совершенно не в ее стиле, — заметил он. — Она правда это шепчет?

— Если б вы только знали, что несут люди под действием нейролептиков или под наркозом. У меня сущие розанчики так матерились, что уши вянут.

— Она матерится?

— Я вам сказал, что она читает Корнеля. Ничего удивительного. Как правило, в этом состоянии на поверхность выплывают воспоминания детства, в основном школьные. Она просто повторяет заученные когда-то строки, вот и все. Один министр за три месяца, что у меня тут в коме пролежал, продекламировал наизусть все учебники первого класса и таблицы вычитания, от корки до корки. Ни разу не сбился.

Слушая врача, Адамберг не сводил взгляда с весьма уродливой картины над кроватью, изображающей лесной пейзаж с косулей и ее детенышем под сенью густой листвы. «Самка с приплодом», — сказал бы Робер.

— Я сегодня вернусь в Париж, — сказал врач. — Она вполне может выдержать переезд, я возьму ее с собой в машину «скорой помощи». Если что, вечером мы будем в больнице Сен-Венсан-де-Поль.

— Зачем вы ее увозите?

— Я ее больше от себя не отпущу, комиссар. Этот случай войдет в анналы.

Адамберг повесил трубку, по-прежнему не спуская глаз с картины. Вот он, спутанный клубок из живой силы дев и креста в вечном древе. Словно во власти гипноза, он долго еще смотрел на косулю с потомством, уловив наконец ускользавший от него до сих пор элемент головоломки. В свином пятачке есть кость. В кошачьем пенисе есть кость. Если он не ошибается, как ни парадоксально это звучит, в сердце оленя тоже есть кость. Кость в форме креста, которая приведет его прямиком к третьей девственнице.

LIII

Полицейские работали в ангаре с десяти часов утра вместе с двумя техниками и фотографом из уголовного розыска Дурдана. Ламар и Вуазне занялись подходами к свалке в поисках следов шин. Мордан и Данглар разделили ангар пополам. Жюстен занялся чуланом, в котором заперли Ретанкур. Адамберг присоединился к ним в тот момент, когда они приступили к обеду под приблизительным апрельским солнцем, вынув загодя приготовленные Фруасси сандвичи, фрукты, банки с пивом и термосы. В ангаре стульев не нашлось, и вся команда расселась на шинах, образовав в чистом поле нечто вроде импровизированного светского салона круглой формы. Что касается кота, то поняв, что ему не светит поехать на неотложке вместе с Ретанкур, он свернулся калачиком у ног Данглара.

— Машина въехала на поле с этой стороны, — объяснял Вуазне с полным ртом, водя пальцем по карте. — Припарковалась у боковых ворот, в конце ангара, сдав назад, чтобы багажник открывался в нужную сторону. Тут везде все заросло, ни клочка голой земли, так что следов нет. Но судя по тому, как примята трава, это был пикап объемом, скорее всего, девять кубометров. Не думаю, что у нашей старухи есть такой автомобиль. Она наверняка взяла его напрокат. Возможно, нам удастся выйти на нее через соответствующие агентства. Пожилая дама, берущая напрокат пикап, — не частое •явление.

Адамберг сел, скрестив ноги, прямо в теплую траву, и Фруасси поставила рядом с ним тарелку с обильным угощением.

— Весьма организованная перевозка тела, — продолжал Мордан. Сидя на шине, он очень напоминал аиста на гнезде. — Медсестра захватила с собой тачку либо тоже взяла ее напрокат. Судя по следам, из пикапа спускались наклонные мостки. Так что ей оставалось только скатить тело прямо в тачку. Потом она отвезла его в чулан.

— Вы обнаружили следы колес?

— Да, они идут по всему холлу. Там она обезвредила собак, кинув им мяса, начиненного новаксоном. Потом следы заворачивают и тянутся вдоль коридора. Они частично закрыты обратными следами.

— А следы обуви?

— Вот это вам должно понравиться, — сказал Ламар с улыбкой ребенка, который спрятал подарок, чтобы продлить удовольствие. — Завернуть за угол коридора было непросто, и ей пришлось надавить на тачку, чтобы вписаться, — тут ее следы более заметны. Понимаете, как она шла?

— Да.

— А пол шершавый.

— Да.

— И тут остались следы.

— Синего воска, — сказал Адамберг.

— Его самого.

— Она отрывается от почвы своих злодеяний, — медленно проговорил комиссар, — но оставляет за собой шлейф. Нельзя быть тенью на все сто. Мы ее поймаем по синему следу.

— Четких отпечатков нет нигде, так что в размере обуви мы не можем быть уверены. Но скорее всего, следы оставлены грубыми женскими туфлями на плоском каблуке.

— Остается чулан, — сказал Жюстен. — Там она ввела Ретанкур новаксон и закрыла за собой дверь на крючок.

— В чулане ничего не нашли?

Жюстен внезапно замолчал.

— Нашли, — ответил он наконец. — Шприц.