Коня стало жаль всем, даже соседям. Кто теперь вспашет огород? Придется сажать картошку под лопату.
Тем временем Мендель делал свое дело. Он заглядывал коню в зубы, хлопал его по шее.
— Цены нет этому коню. Буденный не отказался б сесть на такого рысака.
То, что Пестрый был списан из красноармейской части, Мендель хоть и знал, но об этом не заикался. Правда, Антон выходил Пестрого. Было время, когда приходилось его в стойле держать, подвешенным к балкам, на веревках. Но все это миновало.
Торг кончился. Отец в последний раз запряг Пестрого и отдал вожжи покупателю.
Открылись ворота. Никто из детей не тронулся с места, чтоб прокатиться на дрожках хотя бы до кладбища.
В конце каждого месяца Леша с Янкой ходили на Могилевский рынок за керосином для Леванцевичей. В кладовке они брали пустой бидон, просовывали палку под ручку и, получив от тети Зины деньги, отправлялись в поход.
С пустым бидоном идти было легко. Оказавшись за воротами, Леша рукой либо какой-нибудь палочкой выстукивал на бидоне «старого барабанщика». А вот когда шли назад с полным бидоном керосина, было не до барабанного боя. Ныли от палки руки. Приходилось часто останавливаться, отдыхать. Были у них и определенные места отдыха: от магазина «Смычка» до Покровской церкви, от Покровской церкви до Сенной площади, потом до молодого дуба на Задулинской, до кладбища, а там уже до Задулинского переулка и ворот Леванцевичей. Через сад шли уже вконец измученные, а когда ставили бидон на крыльце у черного хода в дом, казалось, что гора сваливалась с плеч. Тогда на крыльцо выходил сам Леванцевич, заглядывал в бидон.
— Хорошо, не разлили… — хвалил он. Мальчишкам и в голову не приходило, что таким образом он проверял, не недобрали ли они какой литр, а деньги взяли себе. Потом Леванцевич вытаскивал из кармана кошелек, отсчитывал тридцать копеек и отдавал их Леше.
— Смотри не потеряй, маме отдай…
Зинаида Антоновна старалась не присутствовать при церемонии расчета. Когда же брат, рассчитавшись, шел в комнату, тетя Зина подходила к мальчикам, благодарила и совала им в карманы домашнее печенье.
Но было в этом походе за керосином и что-то привлекательное. Стоя в очереди, интересно было наблюдать за жизнью рынка. Возле частных лавчонок торговались покупатели. Кричали, махали руками, отходили, бросив на прилавок товар, потом снова возвращались. Иногда продавец выбегал из-за прилавка, хватал за полу покупателя.
«Ну, бери уж… Чтоб мне не дожить до утра, чтоб не видеть своих детей, если я беру с тебя больше, чем надо…»
Брал он, конечно, больше, чем надо, и, подсчитав барыш, доживал до следующего дня…
Иногда из толкучки вырывался кто-то и кричал: «Лови вора!» Поднимался гвалт. Кричали все. Кричал и вор, и неизвестно, кого надо было ловить. В шум, гам вплеталась музыка, интересно было наблюдать за шарманщиком. Он крутил ручку ящичка, стоявшего на деревянной ноге, и приглашал слушателей: «Морская свинка вытащит вам счастье…»
Морская свинка тянула из ящичка билетик, в котором было «счастье». И стоило оно всего три копейки.
С пачкой под мышкой, размахивая газетой, бегал и кричал загорелый и потный пожилой человек: «Последние сообщения…» То, что он выкрикивал сегодня, заинтересовало Лешу да и всех, стоявших в очереди за керосином. «Суд над бандитами. Убийцы и грабители наказаны».
Леша даже содрогнулся от этого известия. Судили бандитов. Судили тех, кто чуть не убил отца, кто прокрутил дырки в их хлеву. Отец был на суде как свидетель. Леша слышал, как он рассказывал матери что-то про суд. Но утром отец пошел на завод, и подробно, как там все было, Леша не успел расспросить. От матери он узнал, что отцу было неприятно, потому что на суде были и соседи. Дудин, защищая своего сына, ссылался на отца:
— Вот пускай сосед скажет. Тимка же рос на его глазах. Разве он обидел кого или своровал что…
Судья попросил отца показать на скамье подсудимых человека, который его ранил и отобрал коня, и рассказать, как это было. Про Тимку не спросил. Может, догадался, как неприятно свидетелю говорить про сына соседа, да еще такого.
Но дома отец злился:
— Я бы рассказал суду, какой добренький Тимка. Да хватит и того, что знает суд.
— Ну и хорошо, что не сказал. Микитиху жалко…
— Если б спросили, так не выдержал бы… А то получается, хоть ты и честный человек, а правду сказать неловко…
— «Бандиты осуждены и наказаны!» — кричал газетчик.
— Ох, что делается на свете, — вздохнула одна женщина. И что это надо людям. Жили бы мирно. Не твое — не трожь…
— И я так говорю: не бери чужого — спи себе спокойно… — отозвалась другая.
— А недавно газета писала про воздушную катастрофу над яром. Самолет упал, а его кто-то поджег. Мальчик вытащил летчиков из огня. Фамилии только не знают этого мальчика… Вот что делается на свете!
Женщины эти, видимо, не читали газет, а только пересказывали то, что слышали от других и, понятно, прибавляли от себя насколько позволяла им фантазия.
А Лешке хотелось самому прочитать про суд. Он покрепче зажал в руке деньги Леванцевичей. Но чтобы из этих денег взять копейки на газету, ему и в голову не приходило.
«Хоть бы кто-нибудь из стоящих в очереди купил газету», — подумал Леша. И словно передалось его желание: мужчина в вышитой косоворотке крикнул:
— Газетчик! Давай сюда «атаманов-бандитов»…
Продавец газет был тут как тут. Протянул мужчине газету и, посмотрев на очередь, спросил:
— Кому еще…
Больше охотников не нашлось. Люди в одно мгновение окружили мужчину в косоворотке. Леша, конечно, продвинулся вперед. Янка за ним, но его оттиснули назад, и он оказался далеко от мужчины с газетой.
— Всем интересно. Ну что ж, прочитаю. Про бандитов, конечно…
Слушали не все внимательно, потому что те, чья очередь приближалась, должны были подставлять посуду, следующие за ними подготавливали тару, отсчитывали деньги. Внимательно слушали только те, чья очередь была далеко. Но и среди них было много таких, которые, услышав пару строк, спешили высказать свое мнение, рассказать о том, что слышали или видели сами.
Но даже в таком гомоне и толчее Янка услышал фамилию отца.
— Так это же мой татка. Его бандит ударил по голове… — сказал, словно обрадовался, Янка.
— Антон Сенкевич твой отец? — наклонившись к нему, сочувственно спросила женщина.
— Мой.
— Надо же случиться такому. Могли осиротить мальчика, — вздохнула женщина.
Все, кто стоял поблизости, с сочувствием смотрели на Янку. Заговорили про сирот — жертв бандитов. Какая-то бабка, не поняв в чем дело, охая, сунула в руку «бедной сиротке» пятачок.
— Возьми и от меня, сиротка, копеечку, — сказал какой-то дяденька.
Когда Леша позвал брата, чтоб нести бидон, наполненный керосином, у Янки была целая горсть медяков.
— Где ты взял столько денег? — спросил Леша.
— Дали дяди и тети.
— За что?
— Пускай пользуется на здоровьечко. Кто же ему теперь даст, сиротке? — сказал кто-то рядом.
— Какому сиротке? — удивился Леша. — Ему? Что ты наплел? У нас же есть отец и мать.
— Я ничего не плел. Я сказал, что было. Татку же побил бандит. В газете об этом пишут.
— Отдай сейчас же деньги, у кого взял! — приказал Леша.
Янка опустил голову и разжал руку:
— Ну, пускай берут. Я же не просил.
— Ну, раз дали, никто обратно не возьмет, — улыбнулся мужчина в косоворотке. — Несите керосин домой.
Янка зажал медяки в кулак, второй рукой ухватился за конец палки, и братья молчком потащили свою тяжелую ношу. Мужчина в косоворотке, видя, как гнется палка под тяжестью бидона, кивнув головой, сказал:
— Из них выйдут люди.
В этот день, как и всегда в доме Леванцевичей, обедали точно в определенное время. Леопольд Антонович был доволен всем. Около его дома уже давно не снуют неизвестные люди. Тамара ведет себя хорошо — занимается музыкой, много читает. Сестра не говорит ему неприятных слов. Ну, а милая женушка Анна Петровна всегда была образцом деликатности. Она не оставляла своего Полика во время работы, помогая ему как медсестра, заботилась о его отдыхе. Словом, полный «орднунг», как говорят немцы, что по-нашему значит — «порядок».