Однако решающее слово об этом сказала сама Мэрилин. Когда британский журналист У. Дж. Уитерби спросил ее, соответствовали ли истине истории о помощнике директора по работе с актерами, она ответила: «Вполне могли соответствовать. Но нельзя стать звездой, переспав со всеми. Нужно нечто большее, гораздо большее. Но это помогает. Многие актрисы свой первый шанс получили именно таким образом. Большинство мужчин — это какой-то ужас...»

Мэрилин иногда заводила и молодых любовников, но мужчины, которые имели хоть какой-то вес в ее глазах, как правило, были старше.

«Ненадежность — вот что сводит меня с ума, — откровенно призналась Мэрилин. — Меня всегда привлекали зрелые мужчины, потому что у молодых не хватает мозгов, они чаще всего стремятся только заигрывать, но на деле даже не думают обо мне. Они приходят в сексуальное возбуждение только потому, что я кинозвезда. Более зрелые мужчины добрее, они больше знают, а те, с которыми я была знакома, были еще к тому же в бизнесе важными людьми и старались помочь мне».

Мэрилин рассказывала, как сидела у ног Джо Шенка и «слушала его. Он был полон мудрости, словно какой-то великий ученый. Еще мне нравилось смотреть на его лицо. Оно как будто было лицом города, а не просто лицом мужчины. В нем отражалась вся история Голливуда». Теперь в реальном мире Голливуда все мужчины, которых она станет серьезно обхаживать, будут старше ее и полезны для ее карьеры.

Мэрилин искала учителей. Вышло так, что первой наставницей в 1948 году, когда ее наняла «Коламбия», была женщина, Мэрилин судорожно ухватилась за протянутую ей руку помощи. Так завязались крепкие и странные отношения, продлившиеся семь лет. Ни с кем не оставалась она так долго, как с этой женщиной. В то лето был еще педагог-мужчина и страстный любовный роман, забыть который она так и не смогла.

Глава 6

«У меня есть для тебя новая девушка, — раздался в телефонной трубке голос, ее зовут...»

Наташа Лайтес, глава драматического отдела в «Коламбии», ждала, пока шеф, занимавшийся поисками новых талантов для студии, рылся в своих бумагах, ища листок с незнакомым именем.

«Мэрилин Монро, — произнес он наконец. — Посмотри, что можно сделать с ней».

Было это весной 1948 года.

Наташа Лайтес, сама в прошлом актриса, была тощей, седеющей женщиной с русскими и французскими корнями. На много лет старше Мэрилин, чрезвычайно нервная и чувствительная, в Соединенные Штаты она приехала вместе с другими изгнанниками, бежавшими из нацистской Германии, где работала с артистическим составом театральной труппы Макса Рейнхардта. Мужем ее был писатель с левыми взглядами Бруно Франк. Теперь она жила в Голливуде с трехлетней дочерью и вот уже семь лет преподавала актерское мастерство. Наташа привыкла иметь дело со старлетками, не имевшими ни опыта, ни таланта, и с первого взгляда Мэрилин показалась одной из них.

«Она не произвела на меня никакого впечатления, — говорила Наташа годы спустя. — Она была заторможенная и зажатая; не могла свободно произнести ни слова. Ее привычка говорить, не шевеля губами, казалась нелепой, искусственно приобретенной. Голос ее был похож на писклявое хныканье». Но как бы то ни было, Лайтес взялась поработать с Мэрилин. Так начались их занятия, о которых она будет вспоминать «с гордостью и отчаянием, любовью и страхом».

Мэрилин аккуратно посещала уроки, и никогда не опаздывала. Работала она с безграничным энтузиазмом. Лайтес усердно учила ее «ходить, свободно говорить, свободно передвигаться, внушала мысль, что расслабленность придает уверенность. Для девушки, страдающей от незащищенности, эти новые чувства являли собой переход от существования под водой к возрождению жизни».

Долгое время Мэрилин ничего не рассказывала Наташе о своем прошлом. Ее преподавательница чувствовала, что «та привыкла скрывать все», и порой она не знала, чему верить. С некоторых пор ученица стала являться на занятия в изысканных дорогих платьях, и вдруг Мэрилин пришла в слезах. Свое состояние она объяснила тем, что ее последняя, добрейшая приемная мать, ее дорогой друг, умерла от «недоедания». Лайтес удивленно захлопала глазами, но решила, что это не ее ума дело. К этому времени она уже сильно привязалась к своей молодой ученице.

Находились люди, которые поговаривали, что у Мэрилин с Наташей были лесбийские отношения. Нью-йоркская горничная Мэрилин, Лена Пепитоне, в своих воспоминаниях писала, что Мэрилин ей как будто сказала однажды: «С доверием и бережностью относилась я к любому проявлению тепла, исходившему от любого лица, невзирая на пол». Мэрилин хотела, чтобы ее любили, — все равно кто, лишь бы чувство было искренним. Флорабел Муир, старый голливудский репортер, хорошо знавшая Мэрилин, также утверждала, что с Лайтес у той были лесбийские отношения. Сидней Сколски, еще один близкий друг, тоже так думал.

Много лет спустя Мэрилин сама сказала У. Дж. Уитерби: «Люди пытались превратить меня в лесбиянку. Я всегда смеялась над этим. Нет плохого секса, если в нем присутствует любовь». Раньше, рассказывая о своей жизни в 1948 году, о сексуальной стороне отношений с мужчинами, она обронила замечание, что те до сих пор были для нее сплошным разочарованием.

«Тогда до меня дошло, — сказала она, — что другие люди — другие женщины — отличаются от меня. Они способны чувствовать вещи, которые не в состоянии чувствовать я. Когда я начала читать книжки, мне попадались такие слова как «фригидная», «отверженная», «лесбиянка». Тогда я подумала, не была ли я сочетанием всех трех качеств... Бывали времена, когда я не чувствовала себя человеком, и времена, когда ни о чем другом, кроме смерти, я не могла думать. Следует также признать зловещий факт, что я всегда с трепетом взирала на хорошо сложенную женщину».

После нескольких месяцев учебы у Наташи Лайтес Мэрилин все-таки решила, что она не лесбиянка, чем и поделилась с писателем Беном Хектом. Наступил долгожданный час, когда Мэрилин наконец получила свою первую роль в кино, где ей надо было говорить, петь и танцевать. Это была сравнительно дешевая картина под названием «Хористки». Мэрилин играла роль бедной девушки, которая становится звездой. Это была одна из многих ролей, где отражен опыт ее собственной прошлой жизни. Там ей пришлось спеть две песни «Every Baby Needs a Da Da Daddy» («Каждому малютке нужен папочка») и «Anyone Can See I Love You» («Любому видно, что я люблю тебя»).

По воспоминаниям Лайтес, именно в то время, когда Мэрилин готовилась к исполнению этих песен, «она раскрылась и все время льнула ко мне, как ребенок, нуждавшийся в совете и утешении. Однажды она сказала, что была влюблена». Но Мэрилин не назвала Наташе имя своего возлюбленного.

В то лето 1948 года молодая вдова по имени Мэри Д'Обри, жившая со своей матерью на Харпер-авеню в Голливуде, ворвавшись в спальню, обнаружила там в постели своего брата Фреда с новой подружкой. «Привет! Нельзя ли принести мне сока!» — раздался веселый голосок Мэрилин. Фреду Каргеру в ту пору было тридцать два года, на десять лет больше, чем Мэрилин, и он был человеком женатым. На «Коламбия Пикчерс» Фред заведывал музыкальной частью. Композитор по образованию, сегодня он хорошо известен благодаря «Отныне и вовеки» (From Here to Eternity). Он был сыном Макса Каргера, одного из основателей МГМ, и Энн, ирландки из Бостона, женщиной доброй и жизнелюбивой. Макса уже не было в живых, а Энн, перешагнувшая свое шестидесятилетие и известная многим под именем «Нана», оставалась хозяйкой большого веселого дома, наполненного детьми и внуками. Как-то, в годы юности, Нана была душой настоящего салона в духе раннего Голливуда. Его веселая атмосфера и теперь ощущалась — хотя и не так, как прежде — в образе жизни, которого Энн держалась в своем доме на Харпер-авеню.