— Майор Лоб работает на заводе, — потухая, сказала Валя.

— Родная Валюнька! Чем дальше, тем все больше и больше забот. Мне иногда хотелось бы вернуть студенческие годы...

ГЛАВА I

Дубенко проснулся, выпростал руки из-под одеяла. Окна раскрыты, в комнату залетела пчела, прожужжала и ударилась в стекло. Луча солнца упали на линолеум пола. В лучах заиграла пыльца — вероятно, принесенная ветерком с недалеких полей гречи и подсолнуха. Пчела снова прожужжала и улетела. На миг блеснула ее прозрачные крылышки.

Сегодня меньше болела нога. Дубенко выспался. Исчезли ощущения тошноты и гула в ушах. Ведь как-никак пришлось за шесть дней слетать в Москву, на Урал и возвратиться обратно. Корпуса, которые он принял в Закавказьи, должны были вместить заводы новых истребителей, а их тяжелым машинам приходилось дублироваться на Урале, ближе к тяжелому сырью. Пока там почти ничего не было — несколько недостроенных зданий центрально-обогатительной фабрики, горы, тайга и небольшое поле, поросшее мелким ельником и утыканное пнями. Стоило ли думать об этом в такое хорошее утро?

— Валька! — крикнул он, скидывая с себя одеяло.

— Ура! — Валя спрыгнула с кровати и бросилась к нему. — Я уже полчаса наблюдаю за тобой одним глазиком. А ты лежишь так, что лица не видно. Проснулся или спит еще... Думала-думала...

— Швырнула бы в меня подушкой, сразу определила бы.

— Боялась. Последнее время я тебя что-то стала бояться. Ты такой занятой, злой и угрюмый. К тому же важный. Государственные поручения выполняешь!

— Валюнька! Мигом полотенце, прямо отсюда в озеро. Поплаваю, побултыхаюсь.

— Не будет никаких купаний, — Валя погрозила пальцем. — Врачи категорически запретили и поручили следить мне.

— Сделай поблажку, — век не забуду.

— Просить бесполезно.

— Ах ты, мой телохранитель, — он привлек ее к себе, закинул голову, поцеловал в смеющийся полураскрытый рот, — таким образом, я окончательно перехожу в класс старичков. Нельзя купаться! Мне, пловцу, экс-чемпиону!

— Чемпиону купаться нельзя.

Она нырнула в кровать, натянула на себя одеяло.

— Вставать, вставать, Валюнька.

Он принялся щекотать ее. Она прыгала, хохотала.

— Хватит, Богдан. Я совершенно отвыкла от твоего общества.

Она лежала и болтала. Каштановые волосы рассыпались по подушке и щекотали его шею, лицо. Ему было приятно ощущать близко возле себя ее волосы, холодные плечи. Десять лет прожили они уже вместе, и до сих пор не стареет их чувство. И все благодаря, конечно, ей. Она заметила морщинки, сбежавшиеся на его лбу, и принялась целовать их, пока они снова не исчезли.

— Я не хочу, чтобы ты, находясь со мной, грустил, Богдан. Ты должен отдохнуть в полной мере. Сегодня ты должен выбросить из головы свои самолеты. Я скоро начну тебя ревновать к этим машинам.

— Согласен. Сегодня я провожу день в кругу своей семьи. Жаль, нет батьки, мы бы с ним сегодня пропустили по паре хороших чарок калганивки.

— Я могу выпить с тобой калганивки.

— Ну, в этом я нисколько не сомневаюсь...

— Следовательно, жена у тебя пьяница?

— Похоже на это. Ну, не сердись. Какая же может быть жена, если она не любит выпить немного? В Грузии я встретил женщину. У нее были зеленые глаза, волосы как у Есенина и круглые плечи...

— Прошу тебя не расписывать мне своих любовниц!

Валя шутливо ударила его и прикрыла его рот своей маленькой ручкой.

— Да не любовница она, Валюнька. Просто женщина с зелеными глазами. Но главное: она никогда не пьянела. Однажды она при мне выпила два стакана адской грузинской чачи и хоть бы что.

— Наверное ей помогают круглые плечи...

— Валька, только без обид. Даже пальцем не прикоснулся.

— Не обижаюсь. Не хочу даже думать об этом... встаем!

Они быстро оделись. Солнечная пыль носилась в комнате. По дороге, мимо дачи, разбрызгивая щебенку, промчался автомобиль. На повороте к пруду машина покричала.

— Кого это шут с утра понес в город, — отдыхал бы! — сказал Богдан.

Внизу послышались какие-то встревоженные голоса. Богдан уловил голос матери. Она старалась говорить шопотом, очевидно боясь разбудить сына. Но над ее шопотом возвысился требовательный басок инженера Тургаева.

Дубенко махнул рукой.

— Опять что-нибудь на заводе.

— Так всегда. Так каждое воскресенье, — обиженно произнесла Валя.

По лестнице простучали каблуки, и в комнату вошел Тургаев. Он был в синем костюме с орденом Красной Звезды. Позади него стояла мать, выглядывал заспанный, испуганный Алеша и над ним удивленное лицо Клавы — домработницы.

— Что случилось? — спросил Богдан. — На заводе?

— Мы воюем с Германией, — сдерживая волнение, сказал Тургаев.

— Воюем? — переспросил Богдан. — Уже воюем?

— Немцы бомбили сегодня в четыре часа Киев, Севастополь, Житомир... Напали.

Стало холодно и тяжко. Война началась. Тревога была написана на всех лицах, и никто не пытался скрыть ее. Началось великое испытание кровью. Богдан знал, что такое война, — и слово это как бы снова разбудило его юность.

— Вы готовы, Алексей Федорович? — спросил Богдан.

— Да.

— Выезжаем через десять минут. Пока я умоюсь, будьте добры, выгоните машину из гаража. Я отпустил шофера. Мамочка, дай Алексею Федоровичу ключи от гаража и машины...

— Позавтракал бы, Богдан. Все готово.

— На лету можно.

Мать ушла с Тургаевым. Богдан набил портфель необходимыми бумагами, защелкнул замки. Валя, обняв Алешу, стояла у окна. На нее падало солнце, но она не замечала его. Алеша жмурился и тоже смотрел на отца. Оба они были встревожены. Впервые они столкнулись с грозным явлением, с коротким словом «война». Богдан подошел к ним и долго целовал потянувшиеся к нему эти родные лица. На глазах ребенка от этой необычной ласки вскипели слезы и крупными каплями покатились по щекам и рубашонке.

— Ты чего плачешь, Алешка?

— В Киеве тетя Таня с Ларочкой. Киев бомбили немцы!

Десятилетний ребенок впервые произнес эти страшные слова «бомбили немцы». Они прозвучали не по-детски серьезно и осмысленно. Неужели и для сына его выпадет та же тяжелая доля, которую он испытал в своем детстве? Для того, чтобы дети были счастливы, он посвятил свою жизнь постройке боевых машин, которые должны защитить его родину... Он отправлял их прямо с завода на пограничную линию обороны. Сейчас они сражаются там...

ГЛАВА II

Дорога в город окаймлена дачами и канавами. Дубенко переложил на себя руль, скрипнули баллоны, и автомобиль покатил к пруду. У береговых очеретов стояли черногузы, ныряли утки. Усатый дядька в красной безрукавке удил рыбу с дощатой плоскодонки. У «кладки» стояла женщина. На ней праздничное платье и яркий платок. Очевидно, она на минутку выбежала вон из той хатки, чтобы ополоснуть белье. Два парубка в сатиновых рубахах и пиджаках подошли к продовольственному ларю и разочарованно остановились. На ларе спущены ставни. Обычный воскресный день.

— Начинается, — сказал Тургаев, глазами указывая на опушку дубовой рощи.

Красноармейцы устанавливали зенитку — копали траншею, рубили молодняк для маскировки. Два бойца снимали с грузовика клейменные желтые ящики, взваливали на плечи и относили в кусты. Молоденький лейтенант в ярко начищенных сапогах что-то вымерял. Он шагал, и голенища сапог поблескивали зайчиками. На просторном голубом небо плыли небольшие облачка. Автомобиль летел по твердому, отполированному шинами шоссе. Вот и окраины города. Громадные баки с бензином, разбросанные между кущами тополей и акацией, и невдалеке колонна трехтоннок. Красноармейцы в новеньком обмундировании держали в руках полуавтоматические винтовки, очевидно, только что выданные из складов, и пели песни. У колонны расхаживали командиры, оправляя кобуры револьверов. Кобуры, вероятно, тоже только-что выдали, и они еще были неудобны, не прилегали плотно к бедру. Сапоги тоже были нерасхожены, брюки и гимнастерки топорщились, каски, приспособленные сбоку, казалось, еще пахли краской.