Изменить стиль страницы

Пани Шпилевскую Михась узнал по ругани. Ругалась она всегда вдохновенно, это он не раз слышал в их доме. Сейчас она старалась понижать голос, но жадность была сильнее осторожности. Наконец парочка договорилась.

- Вот ключ от вагона, им же откроете купе. Как увидите, что цепляют маневровый к составу, сразу забирайтесь и запирайтесь изнутри. Предупреждаю: если сцапает милиционер или кондуктор, я вас в вагон не сажал и вообще впервые вижу. Выкручивайтесь сами. Попробуете на меня капнуть - супругу вашему в лесу не поздоровится. Ну… приятно оставаться!

Михась понял - гадов надо ловить. Своими силами? Немыслимо. Нужна помощь, а ближе, чем на перроне, ее не найдешь. Перрон с дежурным милиционером - в десяти шагах, но добраться туда непросто. Надо делать это бесшумно и быстро.

Михась начал выбираться из-под вагона и зацепился карманом брезентовых штанов за какой-то кран. Раздался громкий треск. Михась рванулся и, уже не думая о тишине, выскочил на междупутье. От здания вокзала Михася теперь отделял только эшелон закрытых наглухо теплушек. Михась прикинул издалека, под какой вагон удобнее нырнуть, и тут же услыхал за собой тяжелый топот и прерывистое дыхание.

- Э-эй, - закричал Михась, подбегая к эшелону. - Ловите бандитов! Под вагонами!

Он упал в ту же секунду, сбитый тяжким ударом.

С визгом отскочила роликовая дверь ближайшей теплушки, в белых нательных рубахах из вагона выскочили солдаты и ринулись на бандита.

Ничего этого Михась уже не видел и не слышал…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

- Почему - «Мосты»? - хмуро спросил Лешка, увидев за окном вагона станционную вывеску.

Соня прикрыла глаза. «Слава богу, заговорил! Два часа молчал…»

- Наверное, потому, что здесь два моста через Неман. Излучина. Есть хочешь?

Есть Лешка не мог. Он думал о том, что где-то в больнице в эти минуты проснулся Михась Дубовик, слабый, беспомощный и одинокий. А Лешку увезли. И никто к Михасю в больницу не придет. Легко так жить, а?

- Сейчас, наверное, Антон уже у Михася в больнице, - сказала Соня.

Лешка воззрился на нее. Что она - умеет мысли читать? И потом - почему Антон? На кой нужен сейчас Михасю капитан милиции?

Эту фразу Лешка произнес вслух.

Соня вздохнула.

- Ты же, Лешенька, ничего не знаешь. Голуб усыновил Михася.

Разумеется, у Лешки открылся рот.

- Чего сделал?

- Откровенно говоря, даже я не ждала от Антона такой… прыти. Ну, мы подъезжаем. Через час будем в райцентре. Соскучился по брату?

Они сошли на разъезде, где стоял один-единственный домик. Сразу же за ним белая от пересохшего песка проселочная дорога упиралась в стену векового соснового бора.

- Это - пуща? - спросил Лешка.

- Она самая. Партизанская колыбель и - «Смерть оккупантам!»

- А где же этот… райцентр?

- За лесом, две версты.

Лешка нес Сонину полевую сумку, а она легко помахивала объемистым портфелем. В нем лежала пара Лешкиного белья, Митина тенниска и какие-то вещи женского обихода. Предполагалось пробыть в районе не меньше недели.

Откуда у Сони взялись его майки и трусы, а также рубашка брата, Лешка как-то не подумал. Между тем Соня могла кое-что рассказать о своем визите на квартиру Вершининых. Фелиция Францевна наотрез отказалась выдать белье квартирантов: «Пани меня принимает за дуру? Они мне кругом должны, сами сбежали, а вас подослали за вещами. Пусть пани даже не надеется. Только через суд. Я ему покажу, как в ковры стрелять».

У Сони не было ни минуты свободного времени. Она попросту отодвинула хозяйку в сторону, вытащила из-под кровати чемодан и стала отбирать белье.

- Это грабеж! - завопила Фефе. - Вы… вы какая-то партизанка.

- Именно, - спокойно ответила Соня, укладывая вещи в портфель.

- Вы такая же нахалка, как и сам пан Вершинин! - продолжала верещать Фелиция Францевна.

Соня застегнула портфель, обняла хозяйку за талию и перегнула ее через колено.

- Это тебе за нахалку! Это - за Диму Вершинина! Это - за все остальное!

Она трижды хлопнула ее портфелем ниже поясницы и ушла. Фелиция Францевна была настолько потрясена совершенным над ней насилием, что не издала ни звука. Она так и осталась сидеть на полу с открытым ртом, ошеломленно потряхивая белесыми кудряшками.

Сейчас Соня громко смеялась, вспомнив вытаращенные глаза квартирной хозяйки.

Соне весело становилось в лесу. Она входила в него, как входят в хорошо знакомый и любимый дом. Пусть в нем бывали не только радости, но и горе - он все равно любимый. Она запела их партизанскую:

Ой, березы да сосны,
Партизанские сестры…

- Окопы! - заорал Лешка и помчался с дороги к небольшим холмикам среди рыжих сосен.

Да, это были остатки окопов неглубокого профиля. За год они потеряли четкость и на дне их выросла крапива.

Осыпавшиеся песчаные брустверы были направлены в сторону железной дороги.

Лешка самозабвенно лазил по ячейкам для стрельбы лежа и с колена, обжигал до волдырей руки крапивой, копаясь в хвое и песке на дне окопов. Меньше чем через пять минут он был обладателем пригоршни зеленых гильз, заплесневелого махорочного кисета и ржавого автоматного затвора. Забыв о Соне, он уселся на сосновые шишки и стал сочинять…

Кисет принадлежал, конечно, молодому бойцу-сибиряку. У него кончались патроны. Чтобы сосредоточиться и стрелять наверняка, он закурил, но тут фрицевская пуля раздробила его автомат и ранила бойца. Кисет выпал, товарищи оттащили раненого в тыл…

- Здесь вел бой партизанский заслон, - сказала Соня Курцевич. - Каратели высадили из эшелона целый батальон эсэсовцев. Хотели прорваться в село на помощь окруженным полицаям. Им нельзя было дать соединиться.

- Не дали? - спросил Лешка.

- Не дали, - выдохнула Соня.

Она подержала в руках полуистлевший холщовый кисет с остатками вышивки и осторожно положила его на дно окопа.

- Только никто из хлопцев живой из леса не вышел. Ну, пора идти дальше. Если ты у каждого окопа будешь останавливаться, мы и к вечеру до Димы не доберемся.

Лешка встал и пошел, но все оглядывался на дальнюю опушку леса. Ему не надо было даже закрывать глаза, чтобы представить, как от станции двигались цепи черных эсэсовцев с автоматами у животов и как они падали, сбитые меткими партизанскими пулями. Падали на дно окопов и партизаны, срезанные густыми автоматными очередями. Они знали, что не уйдут отсюда живыми. О чем они думали в эти минуты? Это, наверно, страшно - знать, что живешь последний день на земле.

Лешка помотал головой. Одно дело смотреть войну в кино, и совсем другое - шагать по тем самым местам, где недавно шло настоящее сражение и где бурая сосновая хвоя, кажется, еще пахнет порохом и кровью.

Соня вышла уже на дорогу. Догоняя ее, Лешка торопливо запихивал в нагрудный карман вельветовой куртки тряпичный кисет, который он все-таки поднял со дна окопа.

В тесном ряду деревянных домиков райцентра стояла хата чуть побольше других. Здесь находился райком комсомола. Внутри было тихо. Соня и Лешка прошли по визжащим половицам сеней к двери с табличкой «1-й секретарь РК ЛКСМБ» и отчетливо услышали мужской храп. Соня послушала мажорные звуки и открыла дверь. На составленных вместе стульях, подтянув к животу ноги в сапогах, спал Дмитрий Вершинин. На письменном столе, уткнув кудлатую голову в подшивку «Комсомольской правды», лежал другой человек. Лешка узнал его: это был цыгановатый Иван, по фамилии Мойсенович, с которым он познакомился в обкоме комсомола в день своего приезда.

- Радушные хозяева встретили гостей хлебом-солью, - громко прокомментировала Соня свои впечатления.

- Соль есть, хлеба нет, - подняв голову с бумажной подушки, сообщил Мойсенович. - Не привезли хлеба. Зато сало есть. А мы всю ночь заседали и сейчас отсыпаемся. Имеем право, потому что вечером опять ехать на собрание.