— Конечно. Дети хотят быть хорошими, — говорю я. Я не знаю, откуда это взялось, и верю ли я этому, но я отчаянно хочу, чтобы она продолжала, и она делает это.

— Я ударила по трем цифрам, только не 9-1-1, а 4-1-1. Она заставила меня позвонить, потому что она не хотела, чтобы они знали, что она была там. Она говорила: «Не говори, что я здесь. Здесь только ты, Эб».

«Эб» — это совсем не похоже на имя. Я решаю никогда не называть ее «Эб».

— И я говорила в телефонную трубку.

И она показывает, прикладывая кулак к спутанным волосам, ее глаза дикие.

— Нам нужна скорая помощь, скорее! — она умоляет. — Мой отчим, он не дышит. Ч-что? — ее голос становится немного напуганным. — В 247 Ларкин, скорее! Э-э…у него передозировка наркотиками! На его губах слюна. Как будто бульканье.

Она расширяет глаза, на ее лице появляется выражение паники, чтобы соответствовать голосу, и это вызывает что-то странное в моей груди.

— Он лежит на боку. Нет… он… Я не знаю. Убедиться, что его рот открыт? — Она смотрит на меня и быстро кивает, так как она в тот момент смотрела на свою дерьмовую мать. — Его рот.

Дрожь пробегает вверх-вниз по моей спине.

— Хорошо, — говорит она. А потом: — Он издает странные звуки. Это не нормально. Он все еще не в порядке! — она резко повышает голос. — Подождите. Оставайтесь на линии. Нет, просто поторопитесь!

Она убирает кулак от головы и кладет его на колени, предполагая, что она просто повесила трубку в тот момент. Симулированный вызов 9-1-1, который она никогда не совершала.

Она выпрямляется. Лицо непроницаемо.

— Моя мама была в истерике. Ей нужно было понюхать немного порошка, просто чтобы во второй половине дня выйти через заднюю дверь.

— А ты стояла и смотрела, как он умирает.

— Он медленно умирал. Или я не знаю, может быть, мне просто так казалось. Это было накануне моего одиннадцатого дня рождения. Я помню, потому что думала…

Она не заканчивает фразу. Желание на день рождения, которое никогда не исполнялось.

— Звуки… Его тело просто очень нуждалось в воздухе. Хрипы, но похожие на плач детеныша животного. Я сидела далеко от него, в другом конце комнаты, и было ощущение, что он знал, что я была там, и знал, что я делала, но он не мог добраться до меня. Он просто сидел там и издавал все эти звуки.

— Ты не могла рисковать, оставив его в живых.

Спустя долгое время она говорит, как ни в чем не бывало:

— Он убивал ее.

Я киваю. Избивая ее, пичкая наркотиками, возможно, развращая ее.

—Ты не могла рисковать. Это очевидно.

Она знает, что я делаю.

— Я убила его.

—Ты должна была сделать выбор.

Она фыркает, полная ненависти и насмешек, и я внезапно осознаю, что она никому прежде этого не рассказывала. Но она рассказала мне, и я не знаю, что с этим делать. Как будто она подарила мне что-то хрупкое, и я должен держать это и беречь. Я вижу ее десятилетним ребенком, спешащим в школу, удерживая свой маленький мир целым. Я вижу, как она пытается искупить это. Неся покаяние со своим бойфрендом «Воскресная школа», который даже никогда не прикоснется к ней и не даст ей почувствовать что-то настоящее. Вытягивая истории из парней типа меня, потому что она знает, как они сжигают вас изнутри.

— Эй, — говорю я. — Посмотри на меня.

Наконец она смотрит на меня, лицо, освещенное огнями приборной панели.

—Ты должна была выбрать. Иногда приходится выбирать между одной дерьмовой вещью и другой.

— Это в тебе говорит личный опыт, Грейсон?

Она снова пытается перевести внимание на меня. Она нервничает, когда я вижу ее такой. Именно поэтому я знаю, что это правда. Когда она взволнована и сердита, я вижу ее настоящую.

— Ты спасла свою мать. Вот что важно. Некоторые люди должны умереть.

— Такие, как я? — говорит она резко.

— Смерть еще не ждет тебя, Эбби.

Она отворачивается в сторону, но недостаточно быстро, чтобы успеть скрыть румянец на щеках.

— Я даже не чувствовала себя плохо после этого, — бормочет она, почти про себя. — Я всегда чувствовала себя ужасно из-за того, что не чувствовала себя плохо после случившегося, а не из-за того, что убивала его. Никогда. Это сумасшествие.

— Почему ты должна чувствовать себя плохо из-за того, что спасла мать?

Я становлюсь обозленным, потому что она не должна чувствовать себя плохо из-за этого.

— Для ребенка того возраста, спасение матери — это тоже самое, что спасение себя. Это та же самая чертова вещь.

— Не пытайся заставить меня чувствовать себя лучше, — говорит она.

— Я не пытаюсь. Я прямолинеен с тобой.

Она с ненавистью смотрит на меня, но свирепый взгляд скрывает мучение, утонувшее глубоко в ее глазах, и я чувствую вспышки паники в моем сердце, потому что терплю с ней неудачу.

Я думаю, отчаянно пытаясь найти что-то хорошее во мне никчемном, чтобы дать это ей. Что-то реальное.

— Иногда, Эбигейл, ты должна проделать чертову дыру в своей душе, чтобы выжить.

Должно быть, я веду машину как сумасшедший. Мы съехали с шоссе, но я все равно еду на высокой скорости. Я тянусь, хватаю ее и тащу через сиденье к себе.

— Большинству людей так и не суждено узнать, на что они на самом деле способны. У большинства людей нет необходимости превращаться в то, что они ненавидят, просто чтобы убедиться, что они могут сделать следующий вдох.

Должно быть, я впиваюсь пальцами в верхнюю часть ее руки, но мне необходимо почувствовать ее. Ее глаза подобны зеркалам в зеленоватом свете. Я могу видеть себя в них.

— Ты слишком быстро едешь, — шепчет она.

Я немного сбавляю скорость.

— Ты знаешь кого-то, кто не делает этого? Кто не делает плохих вещей?

Теперь она плачет. Я думаю, что это облегчение.

Это то, что я чувствую внутри, когда смотрю, как ее слезы катятся по щекам.

Я отвечаю на свой собственный вопрос.

— Ребенок, который в конечном итоге умирает. Вот кто. — Я ударяю по тормозам. Я чуть не проехал на красный свет. Мы почти пересекли линию. Держи себя в руках. Но я разваливаюсь на части.

— Куда мы едем?

Там впереди город, и я собираюсь туда. Этот грузовик уже почти выработал свое.

— Поменять машину.

Она втягивает воздух. Как-то утонченно. Я далек от утонченности.

— Ты и я, мы выживем, хорошо?

Она смотрит на меня, но, кажется, что не слышит. Темные волосы запутались вокруг ее бледного лица, покрасневшие глаза сияют.

— Ты такая чертовски красивая, — говорю я.

Загорается зеленый.

А затем я целую ее.

19 глава

Эбигейл

Слезы заполняют мои глаза. Я под водой, но все еще дышу.

Я не вижу, чтобы его глаза темнели или голова опускалась. Не вижу признаков приближающегося хищника, особенно, когда он абсолютно не выглядит как хищник. Он выглядит беспокоящимся обо мне, так, как почти никто и никогда не беспокоился. Определенно не такой человек, как он. Мужественный и сильный. Мощный. У меня перехватывает дыхание от одного его взгляда с опущенными веками. Нет времени на страх, когда его губы касаются моих. Они мягче, чем я могла себе представить. Его слова — острые осколки стекла, обвинений и угроз. Лжи. Но его губы рассказывают другую историю.

Они теплые и успокаивающие, вызывающие прилив крови к моим губам. Еще час назад я бы отпрянула от него. Ударила бы его. Но этот поцелуй говорит мне о том, что он понимает. Смерть и поцелуи. Кровь и секс. Они сплетаются вместе в темную тесьму, которую я прячу глубоко внутри. Он вытаскивает это из меня, вырывает из моего сердца, оставляя мое горло ободранным и сжатым.

Он разделяет мои губы и скользит внутрь. Момент сомнений. Впущу ли я его? Грубый звук нетерпения вибрацией передается от его губ к моим. Его рука сжимается сзади на моей шее. Он не спрашивает. Он берет. Вдыхает мой воздух и выдыхает его обратно в меня.