— Давай зайдем внутрь, — предложила она.

«Экскурсия по дому» входила в список оплаченных развлечений. Мартин сначала засомневался, но потом уступил. Они вошли через парадную дверь, замыкая группу около дюжины человек во главе с девушкой-экскурсоводом, которая, по-видимому, там и жила. Мария, не связанная родителями, почувствовала себя полноправным членом экскурсии и принялась рассматривать все с глубочайшим вниманием: большой зал, из каменных стен которого торчали знамена, ставшие от времени кружевными; каменные ступени с выемками посредине, там, где их всегда топтали ноги; оконные переплеты, разрезающие дорсетский пейзаж на три части — зелень, солнце и небо; изъеденные червями сундуки; колонны, подпирающие своды, и ветхую шелковую обивку стульев.

И картины. Она отстала от группы, чтобы разглядеть темные картины, висевшие в гигантской зале. Сэр Генри Хоуп-Певерелл в аккуратном сером парике: рука — на стопке книг, к ноге нежно прильнул спаниель; леди Шарлотта Хоуп-Певерелл — в жемчугах и с сильно открытой грудью; девочка в голубом платье на фоне туманного пейзажа, с рассыпанными на коленях цветами.

— Зачем ты их сорвала? — с укором спросила Мария. — Это же, наверное, орхидеи.

— А что еще оставалось делать? — ответила девочка. — Торчишь тут целый день на поле, пока тебя пишут.

— А меня никогда не хотели писать, — вздохнула Мария. — Мне нравится, как тебе уложили волосы. Такие кудри.

— Знала бы ты, сколько на это ушло времени! И все тебя дергают, тормошат, и еще отчитывают, если пожалуешься. А платье! Попробуй втиснись в него. Талия затянута — не вздохнешь. Ты когда-нибудь забиралась на дерево в такой юбке?

— Нет. Ты жила в этой усадьбе?

— Всю жизнь здесь проторчала, — мрачно ответила девочка.

— Ты заметила, здесь кое-что изменилось. На кухне теперь новая электроплита. И телевизор. Надеюсь, они тебе нравятся.

Экскурсионная группа уже выходила из комнаты.

— Пошли, — позвал Мартин.

— Пока, — кивнула девочке Мария.

— До свидания, — попрощалась девочка. — Иди, иди, ты здесь ничего не потеряешь, поверь мне. Такие мерзкие портреты.

Покинув девочку, навеки застывшую в золоченой раме (в тот далекий прекрасный день, когда по синему небу плыли облака), Мария пошла вслед за экскурсоводом, и наконец они оказались у двери, выходившей в сад.

— Ну, вот и все, — весело заключила экскурсовод. — Спальни не представляют большого интереса.

Два-три экскурсанта выглядели разочарованно.

За дверью рос небольшой, обнесенный стеною сад.

— Этот травяной сад был разбит во времена Елизаветы I, — пояснила экскурсовод. — Он немного запущен. Мы — все никак не соберемся его прополоть.

И верно, некогда аккуратные контуры клумб и дорожек забила буйная растительность.

— Здесь должно быть все, — добавила она. — Все английские травы. Душица, тимьян, базилик и все остальное. Извините, мне пора брать следующую группу.

Мария с Мартином побрели по саду, отщипывая листья, пахнущие резко, сладко или ароматно — каждый на свой лад, прямо каталог запахов. Но названий они не знали.

— Тимьян, — узнал вдруг Мартин. — Это тимьян. Я уверен, он на скалах растет.

Он потер листья в ладонях и приложил руки к носу, с жадностью вдыхая запах.

— Здорово…

Не может быть, чтобы эти растения дожили до нас со времен Елизаветы I, подумала Мария, не помню точно, когда она правила, но это не те же самые растения. Растения так долго не живут. Наверное, это их прапрапраправнуки. Семена семян и их семена. Она слегка коснулась засох, шей головки цветка на большом кустистом растении, и пушок семян чертополоха слетел на траву и дорожку. Еще семена.

— Ты когда-нибудь думал, как это — быть другим человеком, — неожиданно спросила Мария.

— Не-а. С собой хлопот не оберешься. Пойдем выпьем чайку.

Мария погрустнела. Не буду ему больше рассказывать о девочке, которая жила в нашем доме и собирала окаменелости, обиделась она. А жаль: когда поделишься чем-то интересным, становится еще интереснее.

— Пойдем, — ответила она.

Под тентом, где продавали чай, к ним присоединилась семья Мартина — младшие дети были густо вымазаны замороженными фруктами, а старшие шумно требовали еду, питье, деньги или все вместе.

— В четыре начинается рыцарский турнир, — предупредила миссис Люкас. — Посмотрим его — и домой. Мартин, займи нам, пожалуйста, места и пригляди минутку за Джеймсом, мне нужно в дамскую комнату. Тебе не надо, Мария?

Мария решила, что, пожалуй, надо. Дамская комната (неприятные ведра за парусиновыми занавесками) оказалась в саду при кухне. Выйдя из-за капустных грядок, миссис Люкас воскликнула:

— Так вот она, эта церковь! Весь день ее искали, все прочесали. Заглянем?

Они прошли через садовую калитку и оттуда — в церковный двор. Миссис Люкас затоптала на дорожке сигарету, пересадила ребенка с одного бедра на другое и вошла в церковь. Мария — за ней.

Церковь как церковь, подумала Мария, хотя миссис Люкас, кажется, заинтересовалась витражами и медной отделкой пола… Мария занервничала — ей не хотелось опаздывать на рыцарский турнир.

Миссис Люкас остановилась перед большим каменным надгробием в стене.

— Боже, какой ужас!

Леди из белого мрамора в одеянии со множеством складок сидела, откинувшись, на мраморной кушетке, а на коленях у нее лежал мальчик лет десяти в ночной рубашонке. Выражение лица у него было просто ангельское, глаза закрыты, и на лбу вился локон мраморных волос. Подойдя ближе, Мария увидела, что леди плачет мраморными слезами. Вокруг нее теснились пухлые херувимы и тоже плакали.

— «От скорбящей матери. Вечная память», — прочитала миссис Люкас. — Какой кошмарный памятник!

Она отошла в сторону и начала разглядывать купель.

— А мне нравится, — возразила Мария, но так тихо, что никто бы не услышал.

У нее навернулись слезы, но не горькие — так обычно плачешь от грустной книги. Ей самой иногда хотелось умереть рано. В минуты крайнего негодования на родителей она лелеяла мысль о том, как они будут рыдать над трогательно-маленьким (но невероятно прекрасным) памятником на огромном кладбище и сожалеть о том, что были с ней так жестоки.

Миссис Люкас уже выходила из церкви, и Мария оторвалась от мраморной леди и пошла за ней. Они зашагали к полю за конюшнями, откуда доносились возбужденные голоса, и оказались на рыцарском турнире. Из переднего ряда им замахал Мартин. Мария встала возле него, а миссис Люкас отправилась на поиски остальных членов семьи.

Рыцарский турнир 1975 года не сильно напоминал средневековый. Копья заменили деревянными палками, окрашенными серебряной краской, и когда рыцари сходились, то вместо горячего звона оружия раздавались лишь глухие удары. Доспехи тоже выглядели на редкость картонно и театрально, сводя на нет героические усилия придать вымпелам и знаменам как можно более убедительный вид, чтобы зрелище получилось хотя бы красочным. К тому же некоторые лошадки и пони, которых затащили на тяжелую работу, изжевали сбруи и подпортили эффект. А вот сам турнир разворачивался весьма драматично, так как рыцарям приходилось одолевать не только противников, но и кротовые кочки. Несколько рыцарей свалились с коней, и настроение публики сразу поднялось; один раз даже потребовалась медицинская помощь; было сломано два копья, пара лошадей отвязалась, и из толпы непрестанно раздавались ободряющие выкрики, пока наконец не объявили двух участников, набравших максимальное количество очков, — они и должны были сойтись в решающем поединке.

— Как ты думаешь, он завоюет Даму Сердца? — спросила Мария. — В старые времена за это сражались.

— Теперь уже нет, — ответил Мартин. — Скорее всего ему дадут бутылку виски. На что ему Дама?

Соперники заняли позиции на разных концах поля. Они должны были съезжаться, набирая скорость, как два поезда, идущие навстречу друг другу по одной колее (не считая объезда кротовых кочек), и тот, кому первому удастся нанести удар копьем (а такой удар при любом раскладе выбивал противника из седла), выйдет победителем. Несколько схваток закончилось безрезультатно: либо рыцари промахивались, либо непослушные лошади уносили их в сторону — толпа была разочарована.