На Монмартре есть дом, на другие дома не похожий,

Здесь живут инвалиды, по прозвищу «гнусные рожи».

Это сказано резко, но довольно правдиво и точно.

Их убогие лица настолько противны природе,

Что приличные дамы обычно рожают досрочно

При поверхностном взгляде на этих несчастных уродин!

Это сказано резко, но довольно правдиво и точно.

Им пришлось быть на фронте, и смерть надавала пощечин.

Оскорбила их смерть и пустила по свету, как камень.

И они побрели, прикрывая несчастье руками.

И, чтоб лучших пейзажей не портили эти бродяги,

Чтоб их жен и невест от такого позора избавить —

Их толкнули сюда и расторгли законные браки —

Потому что они не имеют законного права!

Им тепло, и похлебка, и в праздники можно быть пьяным.

Но нельзя же без женщин! Остается одна Марианна.

О, пришла бы сюда эта тихая девушка в белом,

Они рвали б на части продолговатое тело.

Затерзали бы насмерть, но любили б не меньше.

Потому что нельзя же, нельзя же, нельзя же без женщин.

В пять часов

                по утрам

                                 санитар

                                              умываться

                                                                  будил их.

Он их любит,

                     и лупит,

                                   и зовет их

                                                «мои крокодилы!»

Крокодилы встают и довольны, не вспомнил покуда,

Но недаром на стенах дары господина Ахуда.

Этот мсье — он ученый. И вообще недурной человечек

С перепутанным прошлым, с особым прищуром на вещи.

Он помешан на правде. И чтоб скрытое стало открытым,

Он прислал зеркала. Зеркала. Зеркала — инвалидам.

Закрывайтесь, клянитесь, в ресницы глаза затушуйте!

Вы посмотрите! Истина восторжествует!

После дня размышлений о том, что не так уже страшно,

После ночи забытья — простой человеческой ночи

Вас согнут, вас сомнут, оглушат. Ошарашат.

Эти темные маски. Их точность. Их тихая точность.

Так недаром Париж называет вас «гнусные рожи»!

Глас народа — глас божий.

Они падают ниц! Пощади, всемогущий!

О, не дай нам смотреть, о, за что ты караешь невинных!

Но ему все равно! Он имеет Марию и кущи,

И ему наплевать.

Он — довольно красивый мужчина.

Давайте деньги бедным,

Давайте хлеб несытым,

А дружбу и любезность

Куда-нибудь несите,

Совсем в другое место,

Где трижды в день еда,

Несите ваши чувства,

Тащите их туда.

Я вычитал у Энгельса,

Я разузнал у Маркса,

На что особо гневаются

Рассерженные массы:

На то, что хлеба — мало,

На то, что негде жить,

Что трудно без обмана

Работать и служить.

Брезентовые туфли

Стесняют шаг искусства,

На коммунальной кухне

Не расцветают чувства,

И соловьи от басен

Невесело поют…

Да процветает базис!

Надстройки подождут!

Не гром гремит насчет скончанья мира,

Не буря барсом бродит по горам —

Кончается старик Абрам Шапиро —

По паспорту — Шапиро же, Абрам.

Лежит продолговатый и зловещий

И методично,

                   прямо в рожу —

                                              да! —

Хрипит потомкам: «Покупайте вещи —

Все остальное прах и ерунда!»

Рук своих уродливые звезды

Рассыпав в пальцев грязные лучи,

С привычной жадностью сгребает

скользкий воздух,

Который глотке не заполучить!

А сыновья устали от Шапиры —

Им время возвращаться на квартиры!

Они сюда собрались для почета,

Но сроки вышли. Можно прекратить.

Им двести лет за все его обсчеты

Обсчитанным платить — не заплатить!

Но старику тех тонкостей не видно:

Пришла пора и гонит со двора!

Растерзанный, мучительный, бесстыдный,

Он на колени бухает с одра:

— Хоть это больше заслуга финотдела —

Моя беда, а не моя вина,

Но я вам,

                   дети,

                           не оставлю

                                               дела,

Простите, дети,

                       нищего,

                                        меня!

Обросшие старинной кожей кости

И бороденки желтоватый хвостик

Заталкивают в непросторный гроб.

А барахло, то самое, которое

В его глазах всю жизнь торчало шторою, —

Еще раз на глаза кладут и лоб.

Я родился в железном обществе,

Постепенно, нередко — ощупью,

Вырабатывавшем добро,

Но зато отвергавшем смолоду,

Отводившем

                   всякое золото

(За компанию — серебро).

Вспоминается мне все чаще

И повторно важно мне:

То, что пахло в Америке счастьем,

Пахло смертью в нашей стране.

Да! Зеленые гимнастерки

Выгребали златые пятерки,

Доставали из-под земли

И в Госбанки их волокли.

Даже зубы встречались редко:

Ни серьги, ничего, ни кольца,

Ведь серьга означала метку —

Знак отсталости и конца.

Мы учили слова отборные

Про общественные уборные,

Про сортиры, что будут блистать,

Потому что все злато мира

На отделку пойдет сортира,

На его красоту и стать.

Доживают любые деньги

Не века — деньки и недельки,

А точней — небольшие года,

Чтобы сгинуть потом навсегда.

Это мы, это мы придумали,

Это в духе наших идей.

Мы первейшие в мире сдунули

Золотую пыльцу с людей.