ПАМЯТНИК ДОСТОЕВСКОМУ
Как искусство ни упирается,
Жизнь, что кровь, выступает из пор.
Революция не собирается
С Достоевским рвать договор.
Революция не решается,
Хоть отчаянно нарушается
Достоевским тот договор.
Революция
это зеркало,
Что ее искривляло, коверкало,
Не желает отнюдь разбить.
Не решает точно и веско,
Как же ей поступить с Достоевским,
Как же ей с Достоевским быть.
Из последних, из сбереженных
На какой-нибудь черный момент —
Чемпионов всех нерешенных,
Но проклятых
вопросов срочных,
Из гранитов особо прочных
Воздвигается монумент.
Мы ведь нивы его колосья.
Мы ведь речи его слога.
Голоса его многоголосья
И зимы его мы — пурга.
А желает или не хочет,
Проклянет ли, благословит —
Капля времени камень точит.
Так что пусть монумент стоит.
«Место государства в жизни личности…»
Место государства в жизни личности
Уменьшается до неприличности.
Люди не хотят читать газеты.
Им хватает слушать анекдоты.
Предыдущая эпоха, где ты?
Современник, кто ты,
кто ты?
Нужно все же знать, куда ты денешь
Лишние — в неделю — два часа[21],
Лишних сто рублей зарплатных денег,
За кого подашь ты голоса.
Впрочем,
голос нынче значит
Просто голос.
Им поют и плачут,
Шепчут, и смеются, и грустят,
А голосовать им
не хотят.
«Два года разговоров, слухов…»
Два года разговоров, слухов,
Растущих, словно снежный ком.
А жизнь — упрямая старуха —
Идет по-прежнему — пешком.
Она не хочет торопиться
И медленно спешит вперед,
Нет-нет — нагнется за тряпицей
И пуговицу подберет.
А то присядет у дороги
И безо всяческих прикрас
В грязи все той же моет ноги,
В которой мыла столько раз.
Она усмешкою встречает
Предъявленные ей права
И ни за что не отвечает —
Одна, одна во всем права.
Итак, все ясно. Все понятно:
Идет старушка с посошком
И с солнышка выводит пятна
Шестирублевым порошком.
Что, шапку перед нею скинуть?
Иль палкою по шее двинуть?
Мол, медленно спешишь, карга!
Искать в ней друга иль врага?
Не знаю. Знаю то, что вижу,
А то, что вижу — говорю:
Старуха,
всех старух не выше,
Идет пешком
по ноябрю.
«У государства есть закон…»
У государства есть закон,
Который гражданам знаком.
У антигосударства —
Не знает правил паства.
Держава, подданных держа,
Диктует им порядки.
Но нет чернил у мятежа,
У бунта нет тетрадки.
Когда берет бумагу бунт,
Когда перо хватает,
Уже одет он и обут
И юношей питает,
Отраду старцам подает,
Уже чеканит гривны,
Бунтарских песен не поет,
Предпочитает гимны.
Остыв, как старая звезда,
Он вышел на орбиту
Во имя быта и труда
И в честь труда и быта.
«Вот что скажут потомки…»
Вот что скажут потомки:
Славные люди — подонки,
Пиво пили подолгу
И не доносили по долгу.
Добрые люди — мещане,
Жить никому не мешали,
Газет почти не читали,
Побед совсем не считали.
В темном двадцатом веке
С четкой вывеской «Сталин»
Совесть была в человеке,
Если пьяницей стал он.
Взгляда липкая потность,
Пальцев потная липкость
Не означают подлость,
Но означают лихость.
А мы, хорошие люди,
Мы — нехорошие люди.
«Трагедии, представленной в провинции…»
Трагедии, представленной в провинции,
До центра затруднительно дойти.
Какие рвы и ямы на пути!
Когда еще добьешься до правительства!
Комедия, идущая в Москве
(Особенно с трагическим акцентом),
Поднимет шум! Не разобрать доцентам!
Не перемолвить вракам и молве!
Провинция, периферия, тыл,
Который как замерз, так не оттаял,
Где до сих пор еще не умер Сталин.
Нет, умер! Но доселе не остыл.
вернуться
21
Лишние — в неделю — два часа — одним из первых послаблений послесталинского времени было уменьшение рабочего дня в субботу (тогда была шестидневная рабочая неделя) на 2 часа.