— Сказал — не буду, и все! Хватит! Оставьте меня в покое! — громко и возбужденно крикнул он.

Из-за гаражной двери послышался глумливый смех. Парень с длинным носом высунулся вслед мальчику.

— А это уж нам лучше знать, хватит или не хватит! — лениво сказал он и снова скрылся за створкой.

— На что вы там засмотрелись? — услышал Степняк голос Лозняковой.

— Да вот тут какие-то верзилы с мальчишкой связались… — Он повернулся к Юлии Даниловне: — Прочитали?

— Прочитала. Все сшито белыми нитками. Нужно добиваться, чтобы приказ отменили.

Степняк с трудом сдержал раздражение:

— Вы наивный человек. Неужели Бондаренко отменит собственный приказ?

— Кроме Бондаренко, существует советская власть. Райисполком и райком, например.

— Значит, драться?

Лознякова с удивлением посмотрела на Илью Васильевича:

— А вы собираетесь подставить другую щеку? Никогда не замечала у вас таких христианских добродетелей.

— Я, кажется, сделал одну глупость, — нерешительно признался Степняк. — У меня был Мезенцев, и…

Он принялся рассказывать о том, что полчаса назад произошло в этом кабинете. Юлия Даниловна выслушала не прерывая.

— Узнаю Фэфэ! — спокойно сказала она. — Но в чем, собственно, вы себя вините? Рыбаша надо удержать в больнице, и Мезенцев нашел хороший ход…

— А как же после этого драться?

Юлия Даниловна слегка прищурилась:

— Так же, как в Госконтроле. Безоглядно.

Теперь Марлене часто не удавалось возвращаться с работы вместе с мужем. Даже их несложное хозяйство требовало от нее и времени, и главное, изворотливости. Нужно было в короткие послерабочие часы справляться со множеством мелких, невидных дел: забежать в магазины и купить продукты, съездить в прачечную, состряпать хоть самый незатейливый завтрак и ужин, убрать комнату, что-то зашить, что-то погладить — и к тому же быть всегда готовой выслушать подробный доклад Рыбаша о том, как прошла та или иная операция, и о том, какой молодец Григорьян, и о том, какая самонадеянная бездарь Окунь. А хотелось ведь и самой рассказать о своих больных, и пойти в кино, и не прозевать интересной театральной премьеры, и — больше всего — просто не зависеть от всяких скучных домашних обязанностей, когда можно быть вдвоем с Андреем. Она поймала себя на том, что стала гораздо снисходительнее относиться к рыбьим хвостам и петрушке с укропом, которые постоянно торчали из хозяйственной сумки Анны Витальевны Седловец, и тут же испугалась этой снисходительности. Неужели пройдет время, и белоснежный подкрахмаленный халат, так ловко обрисовывающий ее фигуру, окажется в одно несчастное утро криво застегнутым? Неужели белая докторская шапочка, чуть-чуть прикрывающая ее тщательно уложенные темно-рыжие волосы, станет похожей на бесформенный колпак? Неужели танцующая походка Марлены Ступиной когда-нибудь превратится в торопливо семенящие шаги, по которым вся терапия угадывает приближение Анны Витальевны? Нет, нет, нет! Ни за что! Ведь умудряются же другие… вот хотя бы Нинель Журбалиева! Она тоже замужем, и сколько у нее хлопот с сынишкой! А всегда свежая, спокойная, уравновешенная. Да еще диссертацию готовит. Нет, наверное, есть какой-то секрет, которого Марлена не знает. Спросить у Нинель? Неловко. И все-таки, пожалуй, придется спросить. Это очень-очень важно, и нечего стесняться… Нинель — добрый дружок, она поймет.

Трудно поверить, но Марлене случалось не то чтобы радоваться, а испытывать тайное облегчение, когда Рыбаш чуть смущенно говорил ей: «Ты не обидишься, Марлёнок? Мне сегодня вечером надо бы поработать в морге…» В первый раз, когда он сказал это, Марлена поспешила ответить: «Конечно, конечно, ты так запустил свои опыты…» — но не утерпела и, уходя после работы из больницы, спросила, стараясь говорить небрежно: «Придешь часов в десять? Или позже?» В следующие разы (они, эти вечерние занятия в морге, случались не так уж часто — Рыбашу и самому было еще жаль каждой минутки, проведенной врозь) Марлена говорила: «А у меня накопились всякие хозяйственные дела, займусь ими…» И, наконец, вышло так, что она сама напомнила: «Ты давно не был в морге… Закончил работу?» — и он полушутя, полусерьезно упрекнул ее: «Надоел уж? Говори прямо!..» Ну, понятно, она нашла способы разубедить его. Однако сегодня, когда они ехали в больницу, Андрей сказал: «Вечером у тебя увольнительная — обещал Наумчику вместе с ним поработать в виварии».

В три часа дня, сдав дежурство, они, как всегда, должны были вместе пойти обедать в столовую, где обедали каждый день. Но когда Марлена позвонила Рыбашу по внутреннему телефону, он сказал:

— Знаешь, иди обедать одна. Звонил Фэфэ, просил задержаться, у него ко мне какой-то серьезный разговор.

— О чем?

— Не объяснил. Говорил очень таинственно и пригласил отобедать с ним в «Национале».

— В «Национале»?! И ты пойдешь?

— А почему нет?

— По-моему, нам не стоит бегать врозь по ресторанам.

— Но это деловой разговор.

— Я не знаю, почему деловой разговор надо вести за… тарелкой супа.

— Неужели я не могу один раз пообедать в обществе Фэфэ? У старика свои причуды.

— Ну и… потакай им!

Она повесила трубку. В общем, конечно, ничего страшного не случилось. Но ей показалось очень обидным обедать одной в столовой, когда он сидит в «Национале». Потом она решила, что ни в какую столовую не пойдет, съест дома что-нибудь на скорую руку или съездит к матери… Нет, там она застрянет, а он после «Националя» вряд ли вернется в морг. Ну все равно, она поедет домой и займется пришиванием пуговиц к его рубашкам. Удивительно, как эти мужчины умудряются терять пуговицы! И еще надо перебрать свои чулки. Отвратительно делают капроны: раз наденешь — и готово, петля поехала! Марлена уже давно научилась несложной женской уловке: покупает сразу две совершенно одинаковые пары; спустилась петля на одном чулке, остаются целых три — носи вперемежку… Но все равно с чулками мучение. И еще надо, наконец, распечатать окно. Вот какая благодать на улице — на бульварах и в скверах из всех щелей вылезает молоденькая озорная травка, на деревьях набухли почки, а у них окно все еще законопачено по-зимнему. Правда, она думала, что они сделают это вдвоем с Андреем, и по совести сказать, она не очень-то знает, как взяться за дело. Дома (Марлена часто еще про себя говорила о комнате, в которой выросла, «дома») окна распечатывала женщина, приходившая для «большой уборки». Может быть, надо было пригласить эту тетю Полю? Но как-то стыдно звать чужого человека, когда у самой Марлены здоровые, сильные руки. Конечно, мама уже не в том возрасте, чтобы лазить на подоконники, отмачивать и сдирать бумажные полоски, которыми на зиму заклеиваются щели в оконных рамах, и, стоя одной ногой на карнизе, протирать вымытые стекла. И потом… деньги. Раньше Марлена как-то не думала о деньгах. Отдавала матери большую часть получки (на хозяйство), оставляла себе на мелкие расходы, а все остальное ее не касалось. А если было нужно купить Марлене туфли, пальто, платье или вязаную кофточку, мать говорила: «Я не трогала твоих денег, которые ты дала прошлый раз. И сегодня не давай. Пора тебе обзаводиться новым джемпером, этот совсем расползается!» И Марлена с легким сердцем отвечала: «Спасибо, мамочка, я уже сама подумывала…»

Теперь обдумывать надо было совсем другое. Как купить новый костюм Андрею, — его выходной выглядит уже неприлично… Или — как обзавестись холодильником, без которого неизвестно, что делать: масло, даже подвешенное на веревочке между стеклами, горкнет на третий день. Вчера прокисла гречневая каша, стоявшая в кастрюльке на окне. Но на холодильники запись в магазинах, и ждать надо очень долго. А пока?

Она подумала об истории, разыгравшейся у них в терапии. Анна Витальевна Седловец, по обыкновению, пришла на работу с какими-то покупками и спрятала свои съестные припасы в холодильник, предназначенный для хранения тех передач, которые приносят больным из дому. Такие холодильники, большие, вместительные, стояли на каждом этаже, точнее — в каждом отделении. И в них всегда было тесно, санитарки жаловались: на поиски чьего-нибудь киселя, или морса, или творога уходит уйма времени. Надо все вытащить, пересмотреть, чтобы не спутать и не принести чужое, да еще снова упихать все обратно. Санитарки так и говорили «упихать», нисколько не заботясь о внешнем виде хранившихся продуктов. И вот у Анны Витальевны в больничном холодильнике пропала сметана. Она очень горячилась и нападала на дежурных «нянечек», а те, естественно, огрызались, и дело дошло до Юлии Даниловны. Лознякова увела всех к себе в кабинетик и чрезвычайно сурово сказала Анне Витальевне, что если бы весь персонал, по ее примеру, вздумал пользоваться больничным инвентарем для себя, то больным, очевидно, пришлось бы лежать на голом полу. «А что касается вашей сметаны, — сказала Юлия Даниловна, — то, надеюсь, вы не собираетесь устраивать обыск по палатам? Ну, считайте, что угостили сметаной кого-то из больных, и поставьте на этом точку. А в дальнейшем будьте добры обходиться без больничных холодильников». Марлена была целиком на стороне Лозняковой. Но вечером, обнаружив прокисшую кашу, подумала, что, в общем, можно посочувствовать и Анне Витальевне.