Но будь даже авиагруппа на Юго-западном фронте полностью укомплектована людьми и аэропланами, наших сил все равно было бы недостаточно для испытаний, ждавших впереди тем летом 1916 года. Потому что в начале августа мы стояли на краю одной из самых запоминающихся и в то же время неизвестных трагедий двадцатого века: сражений при Изонцо. Я говорю "сражений", потому что на самом деле между летом 1915-го и октябрем 1917-го, когда итальянская оборона наконец рассыпалась у Капоретто, их прошло не меньше одиннадцати. Последнее сражение, однако, произойдет выше по реке, в горах на отрезке между Флитшем и Толмейном.

Десять предыдущих сражений шли в течение двух залитых кровью лет на одном из самых маленьких участков фронта за всю историю Первой мировой— каких-то тридцать километров между Гёрцем и морем — фронт столь крошечный, что человек с мощным биноклем, стоявший на горе Монте-Саботино на одном краю фронта, мог ясно видеть людей, двигавшихся по холмам над Монфальконе на другом.

Оглядываясь на те страшные, почти забытые теперь события, я полагаю, что не было более яркой иллюстрации — даже считая Верден и Пашендаль — к афоризму, что в первые три месяца генералы руководили Первой мировой войной, а потом война руководила генералами. Определённо, когда в мае 1915-го королевство Италия перешло на другую сторону и объявило войну своему бывшему австрийскому союзнику, политики и население этой страны ожидали быстрой и легкой победы над нашей склеротической старушкой-империей, уже вовлеченной в отчаянные и не слишком успешные кампании против России и Сербии.

Во всех итальянских газетах уверенно предрекалась "веселая прогулочка до Лайбаха", а то и до самой Вены. Но прежде чем пуститься в это приключение, итальянским политикам стоило бы посмотреть на Европу и увидеть, что колючая проволока и пулеметы раз и навсегда положили конец веселым прогулкам как до Вены, так и до Берлина, Парижа или чего угодно.

Неплохо бы им было и свериться с картами, потому как летом 1915-го года Италия была исключительно невыгодно расположена для ведения войны с Австрией. На протяжении всей четырехсоткилометровой границы, от Швейцарии до Адриатики, рельеф благоволил обороняющимся и препятствовал атакующим. О Высоких Альпах к западу от озера Гарда и говорить не стоит: за все три с половиной года эта великолепная девственная пустыня горных пиков и ледников не видела ничего серьезнее проволочных заграждений, протянутых по огромным и безмолвным ледовым полям, или лыжных патрулей, обменивающихся парой выстрелов, отдающихся эхом по ледяным долинам. Местность в горах к востоку от Адидже была не намного лучше.

Бои в Доломитовых Альпах в 1916-1917 годах шли ожесточенные, две армии схватились друг с другом, борясь за контроль над цепью пиков причудливой формы к востоку от Мармолады. Саперы месяцами вгрызались в скалы, чтобы заложить мины, навсегда изменившие форму нескольких горных вершин. Солдаты бились и умирали тысячами в жестоких сражениях выше облаков, чтобы захватить хребты, на которые до войны полез бы не каждый смелый альпинист.

Лавины и холод унесли, вероятно, не меньше жизней, чем вражеские действия. Но, несмотря на эпичность, война в горах Южного Тироля все же была мелкой операцией, поскольку даже если бы каким-то невероятным усилием итальянцам удалось выбить наши армии с первой гряды Альп, они лишь оказались бы перед второй, еще более высокой, за которой не было ничего жизненно важного для центральных держав, кроме закрытых ставнями окон туристических отелей Инсбрука.

Особняком лежал самый западный участок австро-итальянского фронта, простиравшийся вдоль долины Изонцо, от Карнийских Альп на юг до Адриатики, вдоль западной границы того, что потом стало Югославией. Так уж случилось, что живописная и быстрая горная речка, о которой вряд ли кто-либо раньше слышал, стала ни много ни мало как австро-итальянским фронтом: жалкая и уменьшенная пародия на куда более грандиозные разрушения, происходившие на Западном фронте, этакая развевающаяся ленточка из уничтоженных селений и затихших лесов, в которых сосны и каштаны сменились видами почерневших пней. Тянулась она на восемьдесят километров, витками спускаясь с Альп у Мальборгетто, змеилась через Флитш, Капоретто и Толмейн, доходя до Адриатического моря у Монфальконе, где летом 1916 года линия окопов рассекала судоверфь Кантьери, а ржавевший и испещрённый пулями корпус наполовину построенного океанического лайнера всё ещё сиротливо покоился на стапеле, осев посреди ничейной земли.

Ко времени моего прибытия в июле 1916 года фронт Изонцо в пяти последовательных сражениях уже поглотил около трехсот тысяч жизней. Но самое худшее еще ждало впереди. И хотя Юлийские Альпы не столь высоки как Доломитские, но горы, по которым Изонцо пробила себе путь, к северу от Гёрца были не менее трудным и невыгодными для атакующей армии. Поэтому оставалась только низинная область к югу: километров двадцать между долиной Виппако и морем, где река извивалась к западу, а затем к югу по краю плато Карсо.

Даже этот рельеф для атакующих был убийственно сложным (как и показали последующие события), но здесь было нечто такое — с итальянской точки зрения — чего не имелось ни на каком другом участке фронта: достойная цель. Всего в двадцати километрах вниз по Адриатическому побережью от Монфальконе располагался город Триест, самый крупный торговый порт Австро-Венгерской империи, где проживало сто двадцать тысяч этнических итальянцев, которые еще с 70-х годов девятнадцатого века занимали одно из первых мест в списке Italia irredenta [11].

Таким образом, в то роковое лето на Сомме итальянский главнокомандующий Кадорна оказался, как и ваш сэр Дуглас Хейг, перед свершившимся фактом, выбором, который определил не он: ему нужно было атаковать в каком-то направлении, а нижнее течение Изонцо оказалось как единственным местом, где он мог атаковать, так и единственным, где имелся хоть какой-то стратегический смысл для этого.

А его упрямство ​​и самоуверенный характер довершили все остальное. Так что в течение последующих четырнадцати кровавых месяцев, как больной дизентерией, вынужденный держаться рядом с туалетом, Кадорна одержимо бился на этом крошечном фронте, бросив в жернова сотню тысяч человеческих жизней, а когда все они оказались перемолоты, бросил еще сотню тысяч. Повторялась та же мрачная, кровавая история, как и на Западном фронте: победа измерялась в метрах, а потери — в десятках тысяч. Бесконечные подкрепления, лишь усиливающие поражение, слепая тупость, ошибочно принятая за упорство; вершина стратегического просчета.

В последующие годы я часто слышал, как люди в этой стране издеваются над итальянской армией из-за бегства под Капоретто. Я же, видевший их мучения в следующих одна за другой тщетных и кровавых атаках, считаю чудом, что они выдержали так долго. Дивизия за дивизией солдат-крестьян вели на заклание, всегда без должной артиллерийской поддержки, как правило, плохо накормленных, зачастую без нормальных противогазов и кусачек, и даже без приличной обуви.

Личной одержимости всего одного военачальника уже достаточно для катастрофы, но маниакальная одержимость Кадорны атаковать у Изонцо зеркально отобразилась в подобии военного Folie à Deux [12] в его австрийском коллеге, генерал-полковнике Светозаре Бороевиче, бароне фон Бойна, командире Пятой армии в нижнем течении Изонцо.

Старик Бороевич никак не подходил под определение классического военного болвана империи Габсбургов: он имел репутацию способного штабного офицера и был одним из немногих австрийских генералов, добившихся хоть какого-то успеха в галицинской кампании осенью 1914 года. Но он отличался и крайним упрямством.

Офицеры звали его "дер Боско" [13], но многострадальные солдаты окрестили менее лестно: "der Kroatische Dickschädel" — "хорватский болван". Проблема Бороевича в том, что если у Кадорны была причина атаковать, то он сам страдал от противоположной мании обороняться. Не сдавать без боя ни пяди земли, чего бы это ни стоило. А если итальянцы что-то и захватывали, то отбить и немедленно контратаковать, невзирая на потери. Это был рецепт катастрофы: сильно затянувшегося, печального бедствия, которое в конце концов унесло жизни почти миллиона человек.