У Репина голос его гремел тоже, как труба. Меня он называл «Варом»[300], находя, что у меня большое сходство с бюстом злополучного римского полководца.
— Вара из него сделайте, Вара! — кричал он Репину.
Репин, вместо Вара, сделал из меня обреченного на смертную казнь преступника, над которым уже занесен меч палача (позировал художник Кузнецов)[301], а Николай угодник (Лев Толстой) останавливает руку палача. Поодаль стоит еще группа обреченных на смерть и в их числе худенький юноша (Мережковский)[302].
Репин был очень гостеприимен, вечно работал, одаривал гостей своими этюдами и рисунками и любил литературные беседы, У него собирались и кроме четвергов на особые интимные вечера. Приглашались молодые писатели — Гаршин, Леман[303], Фофанов, Бибиков. В гостиной, погруженной в сумрак, усаживали меня, и я импровизировал рассказы с фантастическим содержанием. Фофанов выкрикивал свои стихи, Бибиков поражал памятью, с какою он мог продекламировать наизусть всего «Медного всадника». Присутствовали дамы, между прочим, какая-то красивая, чрезвычайно моложавая, баронесса, у которой был уже взрослый усатый сын — дипломат. Бывала Надежда Николаевна Леман; вдова композитора Серова[304]; натурщица Вентури[305], выдававшая себя за кровную итальянку и морочившая даже итальянцев. Она говорила: «иль художнико» и страшно ломала язык. На самом деле, она была русская княжна. Эту Вентури Бибиков боготворил и познакомил ее с Полонским, на юбилей которого она явилась почти совершенно оголенная, в костюме Психеи. Другой раз в меблированных комнатах на Николаевской, где я временно проживал, собралось у меня много гостей, литераторов и художников, артистов и адвокатов, которых всегда манил к себе литературный мир. Бибиков привез Вентури; она вошла в комнату в ротонде, вдруг сбросила с себя ее и очутилась одним прыжком на столе уже совершенно голая и застыла в позе Венеры Медицейской. Было это так неожиданно, что водворилось на несколько мгновений молчание, которое прервал Репин.
— Замечательно; какая прелесть! Но не простудитесь, — поднял ротонду и накинул на нее.
Она сейчас же уехала.
Жила она в небольшой квартире на Пушкинской улице, и туда повез меня однажды старик Полонский.
— Сегодня, — сказал он, — я в эллинском настроении. Захотелось языческих впечатлений.
Вентури ожидала уже Полонского. В гостиной стояла гипсовая статуя Венеры, перед нею из медной курильницы дымился горящий ладан, было душно. В белом сквозящем пеплуме Вентури стала молиться Венере, правильно произнося нараспев греческие стихи.
Я спросил Полонского, из какого это поэта.
— А я сам не знаю. Эта странная женщина владеет древними языками, мне кажется, в совершенстве!
Было что-то комическое и в этом богослужении и в нашем присутствии на нем. Я смешлив от природы и с трудом удерживался. Полонский заметил и толкнул меня костылем, покачав головой.
С Вентури жила старая дама с манерами аристократки. Кажется, ее мать. Позировала Вентури и для Репина в его картине «Дон-Жуан», и для Константина Маковского. Когда же ей надоело ломаться и ходить в костюме прародительницы, она поступила на сцену и стала недурной артисткой, окончивши свои дни где-то в провинции.
Что ни день, то у кого-нибудь бывали журфиксы; между прочим, собирались у Евгения Утина, адвоката и сотрудника «Вестника Европы»[306]. Он убил на дуэли когда-то Жохова[307], тоже адвоката, и носил на себе печать мрачной задумчивости. Как присяжный поверенный, он получал большие гонорары и широко жил. В его гостиной собирались всевозможные знаменитости, но, преимущественно, адвокаты, игравшие в литературу. Князь Урусов разбирал с увлечением Флобера, Спасович восторгался Мицкевичем[308]. Сам Утин занимался анализом ничтожнейшего француза — Октава Фельо; Кони углублялся в Пушкина, Арсеньев изучал Шекспира, Андреевский Альфреда Мюссэ и Жорж Занд; мне был поручен Золя, и я в своем докладе указал на характерную для этого писателя особенность, как бытописателя человеческого коллектива — улицы, толпы, не плохого изобразителя и создателя типов. Доклад был напечатан тогда же в одном толстом журнале. Глубокомысленно присутствовал Стасюлевич. Мне сопутствовал, неизменно, Бибиков. Забегал Боборыкин и пользовался случаем поговорить о своих новых литературных планах и подготовлял Стасюлевича к приятной перспективе получить от него новый тридцатилистный роман.
Из художников бывал Ционглинский[309], только-что окончивший академию, изящный колорист. Он писал портрет Утиной. Бывал Константин Маковский с красавицей женой, с которой, впрочем, скоро разошелся, и с ее сестрой Султановой, женой того архитектора, который соорудил в Москве безобразный памятник Александру Второму. Она писала недурные повести под именем Летковой[310].
Помнится, раз зашел Салтыков. Он долго кашлял в передней, к огорчению Утиной, которой казалось, что великий человек нарочно кашляет, чтобы обратить на себя внимание. Когда минул припадок кашля, Салтыков спросил:
— А у вас что же? Карточный вечер? А Унковский и Боровиковский здесь?[311] Нет? Андреевский читает об Альфреде Мюссэ и Жорж Зандихе? Ну, мне нечего делать. Пойду лучше домой.
Ушел.
В другой раз — случилось это уже в следующем году — Утин пригласил, по моей просьбе, Гончарова на чашку чая.
— Никого не будет, кроме вас, Бибикова, конечно, меня; а Кони и Андреевского я приглашу для оживления. Ведь вы помните, какое чудо Гончаров, когда начнет говорить. А как удивительно просто и живописно рассказывает он о своих встречах и путешествиях! Как сохранился старик, какой живой ум!
В назначенный час, предвкушая великое наслаждение, приехали мы с Бибиковым, и, с царственной точностью, пожаловал Гончаров. Ему было слишком за семьдесят лет, он двигался, смотрел и говорил, как молодой человек, бодро и возбужденно[312].
Уселись за круглый стол, и Гончаров, которого все считали консерватором, да он и был таким в общественной жизни, стал вспоминать с увлечением пятидесятые и шестидесятые годы.
Но тут появился Кони и Андреевский, тоже талантливые знаменитости, привыкшие хорошо говорить и, в особенности, сосредоточивать на себе внимание. Кони немедленно прервал Гончарова и стал подавать шестидесятые годы в своем освещении, а адвокат Андреевский любезно и грациозно оспаривал его и выдвигал свою точку зрения. Гончаров вежливо подождал, не спорил и, оставя в стороне шестидесятые годы, перешел к характеристике Салтыкова, как писателя, и заговорил о русском юморе, который бывает…
— Или тихим безобидным смехом… — подхватил Андреевский.
— Или гневной и бичующей сатирою, поднимающейся до высот сардонического хохота, — любезно прервал Андреевского Кони.
Кони долго говорил, уже не прерываемый, и говорил превосходно, остроумно и литературно; но хотелось слушать не его. Когда он кончил, Гончаров взглянул на часы, ни слова не сказал больше о Салтыкове и о русском юморе и начал, было, о грядущих судьбах русского художественного слова; но и тут у знаменитых юристов нашлось свое авторитетное мнение об этом предмете, и они поспешно высказали его с подобающей логикой и убедительностью.
Гончаров мало-помалу увял, простился церемонно с хозяином и с нами и, как ни упрашивал Утин, не остался ужинать и уехал к себе на Моховую.
300
Очевидно, имеется в виду император Марк Аврелий Антонин Гелиогабал (204–222), правивший с 218 по 222 г., который по отцу принадлежал к сирийскому аристократическому роду Вариев и от рождения именовался Бассианом Барием Авитом. Гелиогабал был убит в междоусобной борьбе сторонниками его двоюродного брата и одновременно приемного сына Александра Севера.
301
Николай Дмитриевич Кузнецов (1850–1929) — портретный и жанровый живописец; с 1881 г. участник Товарищества передвижных художественных выставок.
302
Имеется в виду картина И. Е. Репина «Николай Мирликийский избавляет от смерти трех невинно осуждённых» (1888, находится в Государственном Русском музее в Петербурге).
303
По-видимому, имеется в виду Анатолий Иванович Леман (1859–1913) — писатель, соученик С. Я. Надсона в Павловском военном училище.
304
Валентина Семеновна Серова (урожд. Бергман, 1846–1924) — жена композитора А. Н. Серова, мать художника В. А. Серова, первая в России женщина-композитор.
305
8 декабря 1910 г. «Биржевые ведомости» в заметке, посвященной юбилею художника К. Е. Маковского, упоминают и его излюбленную натурщицу: «Убедившись, что прекрасное тело ее начинает увядать, Вентури переменила карьеру натурщицы на карьеру драматической артистки. Несколько лет она служила в провинции, потом вдруг нежданно-негаданно пошла в монастырь. Чудная, одаренная Вентури всегда высоко ценила талант Маковского. И вот теперь, случайно узнав в своей курской глуши о готовящемся юбилее, бывшая Вентури, теперь сестра Леоконида, написала одному из художников письмо, где обещает непременно приехать к 18 декабря».
306
Евгений Исаакович Утин (1843–1894) — адвокат и публицист, член Совета Международного коммерческого банка; шурин (брат жены) редактора-издателя журнала «Вестник Европы» М. М. Стасюлевича. Жил в доме, где располагалась редакция «Вестника Европы» (быв. дом его отца купца 1-й гильдии И. О. Утина), в Галерной ул., № 20. В последние годы жил по адресу: Фонтанка, № 26.
307
Александр Федорович Жохов (1840–1872) — публицист, журналист, с 1865 г. чиновник I-го департамента Сената. Вызвал на дуэль Е. И. Утина, посчитав, что тот подозревает его в двуличии, и был смертельно ранен своим противником.
308
Владимир Данилович Спасович (1829–1906) — юрист-правовед, выдающийся адвокат, польский публицист, критик и историк польской литературы, общественный деятель. Адам Мицкевич (Mickiewicz, 1798–1845) — великий польский поэт.
309
Ян (Иван) Францевич Ционглинский (Ciągliński, 1858–1912) — польский и русский художник. В 1879 г. поселился и навсегда остался жить в С.-Петербурге, в 1879–1885 гг. учился в Императорской Академии художеств (сначала вольноприходящим учеником, а потом академистом).
310
Константин Егорович Маковский (1839–1915) — художник, исторический живописец, организационно присоединившийся к Товариществу передвижных художественных выставок. В 1874 г. женился на Юлии Павловне Летковой (1859–1954). Ее сестра Екатерина Павловна (по мужу Султанова, 1856–1937), писательница, переводчица, мемуаристка, была замужем (с 1884 г.) за архитектором Николаем Владимировичем Султановым (1850–1908), автором памятника Александру II в Московском кремле (в соавторстве со скульптором А. М. Опекушиным и художником П. В. Жуковским; установлен в 1898, снесен в 1918 г.).
311
Алексей Михайлович Унковский (1828–1893) — юрист, присяжный поверенный, общественный деятель. Друг М. Е. Салтыкова-Щедрина. Александр Львович Боровиковский (1844–1905) — присяжный поверенный, ученый в области гражданского и уголовного права, поэт. Участвовал в крупных политических процессах 1870-х гг. — «Процесс 50-ти» и «Процесс 193-х».
312
Эта характеристика вступает в противоречие со свидетельством А. Ф. Кони, который в своих воспоминаниях писал: «С половины восьмидесятых годов жизнь Гончарова пошла заметно на убыль, в особенности после того, как он ослеп на один глаз, вследствие кровоизлияния, причинившего ему тяжкие до слез страдания. Он побледнел и похудел, почерк его стал и крупнее, но неразборчивее, и он по целым дням, неделям не выходил из своей малоуютной и темноватой квартиры...» (Кони А. Ф. Иван Александрович Гончаров // Кони А. Ф. Воспоминания о писателях. М., 1989. С. 75).