— Мистер Клэйтон, — сказал наконец судья Оливер, — нам крайне прискорбно вступить с вами в неприятное объяснение: мы все питаем самое искреннее уважение к вашему семейству и к вам самим. Я знал и почитал вашего родителя в течение многих лет; и с своей стороны, поставляю себе долгом сказать, что считал за особенное удовольствие иметь вас своим близким соседом. Необходимость заставляет меня объяснить вам нечто неприятное. Образ ваших действий в отношения к невольникам, ни под каким видом не согласуется с нашими общественными учреждениями, и долее не может быть терпим. Вам известно, что обучение невольников чтению и письму воспрещено законом, и что нарушающие этот закон подвергаются строгому взысканию. Мы всегда старались толковать это постановление снисходительно; — случайные отступления, делаемые втайне, для некоторых слуг, заслуживающих своим поведением такой снисходительности, были допускаемы между нами, и мы не обращали на это внимания. Но учреждать заведения для правильного распространения грамотности, даже на вашей плантации, так противоречит прямому смыслу закона, что мы, вынужденные обстоятельствами, решились принять меры для приведения закона в исполнение, если вы сами не согласитесь исполнить его.

— Извините, — сказал Клейтон; — я считаю подобные законы остатками варварских веков; в наше время такие законы должно принимать за мёртвую букву. Я основывал мои действия на полной уверенности, что не встречу людей, которые будут поставлять преграды делу, вызываемому духом Евангелия и духом века.

— Вы очень ошибались, сэр, — сказал мистер Панн решительным тоном, — очень ошибаетесь и теперь, полагая, что мы смотрим на наши законы равнодушно, или что они могут быть для нас мёртвою буквою. Сэр, они основаны в духе нашего учреждения; они необходимы для охранения нашей собственности и для безопасности наших семейств: дайте только образование неграм, и вся система наших учреждений рушится. Наши негры, живя между нами, приобрели уже достаточно смышлёности и проницательности, при которых управление ими становится труднее и труднее; откройте им только пути к образованию, и тогда невозможно сказать, до чего мы будем доведены. Я, с своей стороны, не одобряю даже исключений, о которых упомянул судья Оливер. Вообще говоря, негры, которые при своих умственных способностях и добром поведении могли бы воспользоваться подобною милостью, люди опасные. Загляните, в историю восстания, при котором едва не перерезано было всё население города Чарльстона. Кто были виновники этого восстания? Негры, которые, по вашему мнению, одарены здравым рассудком, — те самые негры, которых научили читать, и научили в том предположении, что при их благонадёжности знание грамоте не поведёт ко вреду. Сэр, мой отец был одним из судей, во время следствия в Чарльстоне, и я часто слышал от него, что между главными мятежниками не было ни одного дурного человека. Все они были замечательны по своему хорошему поведению. Например, хоть бы Датчанин Вези, стоявший в главе заговора: — в течение двадцатилетней службы своему господину, он был самым верным созданием, — и, получив свободу, был всеми любим и уважаем. Мой отец говорил, что судьи сначала не хотели арестовать его; до такой степени были они уверены, что Вези не принимал участия в этом деле. Все зачинщики этого дела умели читать и писать, имели списки, и никто не знает, может статься никогда и не узнает, какое множество было у них сообщников; эти люди скрытны, как могила, и вы от них ни слова не могли бы добиться. Они умерли без признания. Всё это должно служить для нас предостережением на будущее время.

— Неужели вы думаете, — сказал Клейтон, — что если людям, при известной степени энергии и умственных способностей, будет отказано в скромном образовании, то они сами не отыщут средств к приобретению познаний? А если они приобретут их сами, наперекор вашим предосторожностям, то, непременно, употребят их против вас. Джентльмены, обратили внимание на то обстоятельство, что известная степень образования должна развиться в них сама собою через одно сношение с нами, а при этом развитии умы, более сильные, будут желать большего образования. Все постановленные нами преграды послужат только к возбуждению любознательности и заставят негров преодолевать эти преграды и в то же время вооружаться против нас. По моему мнению, единственная и самая верная защита против восстания заключается в систематическом образовании негров, с помощью которого мы приобретаем влияние над их умами; следовательно и возможность управлять ими безопасно и потом, когда они станут понимать права, которые в настоящее время им не предоставлены, мы должны даровать их.

— Этому не бывать! — сказал мистер Панн, стукнув тростью. — Мы ещё не намерены расстаться с нашей властью. Мы и допустим подобного начала. Мы должны твёрдо и постоянно держать в руках своих наших невольников Мы не можем допустить, чтобы основной камень наших учреждений распался на части. Мы должны держаться настоящего порядка вещей. Теперь мистер Клейтон, — продолжал взволнованный мистер Панн, прохаживаясь по гостиной, — я должен сказать вам следующее: вы получаете чрез почту письма и документы возмутительного содержания; а это, сэр, не может быть допущено.

Лицо Клейтона покрылось ярким румянцем,— в глазах его запылал огонь негодования; он схватился за ручки кресла, привстал и, обращаясь к мистеру Панну, сказал:

— А разве имеет кто-нибудь право заглядывать в письма, которые получаю я чрез почту? Разве я тоже невольник?

— О нет! Вы не невольник, — сказал мистер Панн, — но вы не имеете права получать такие бумаги, которые подвергают опасности весь наш округ, вы не имеете права держать на своей плантации бочонки пороха и чрез это угрожать нам взрывом. Мистер Клэйтон, в нашем штате мы обязаны строго следить за частной перепиской, а чем более за перепиской лиц, которые навлекают на себя подозрение; разве вам неизвестно, что генеральная почтовая контора в Чарльстоне была открыта для ревизии каждого частного лица, и все письма касавшиеся аболиционизма, публично сжигались на костре?

— Успокойтесь, мистер Панн, — сказал судья Оливер, — вы разгорячились и заходите, по-видимому, слишком далеко. Мистер Клэйтон, без всякого сомнения, понимает основательность нашего требования, и сам откажется от получения бумаг возмутительного содержания.

— Я не получаю подобных бумаг, — с горячностью сказал Клейтон. — Правда, мне высылают газету, издаваемую в Вашингтоне, в которой на вопрос о невольничестве смотрят с прямой точки зрения и обсуждают его хладнокровно. Я получаю эту газету, как и многие другие, вменившие себе в обязанность смотреть на этот вопрос с различных стороны.

— Значит, вы сознаёте неуместность обучения своих негров грамоте, — сказал мистер Панн. — Если б они не умели читать ваших газет, мы бы не стали и говорить об этом; но предоставить им возможность судить о предметах подобного рода и распространить свои суждения по нашим плантациям — это верх неблагоразумия.

— Не забывайте, однако же, и того, мистер Клэйтон, — сказал судьи Оливер, — что для общественного блага мы должны жертвовать личными выгодами. Я просматривал газету, о которой вы говорите, — и сознаю, что в ней много прекрасного; но с другой стороны, при нашем исключительном и критическом положении, опасно было бы допустить чтение подобных вещей в моём доме, и потому и не получаю этой газеты.

— Удивляюсь, — сказал Клейтон, — что вы не запрещаете издание своих газет. С тех пор, как существуют собрания конгресса, или орация четвёртого июля, или сенаторские речи, наша история переполнилась возмутительными страницами: судебные акты нашего штата, жизнь наших отцов исполнены несправедливостей; чтоб избежать этого, нам бы уж заодно следовало ограничить и развитие нашей литературы.

— Видите ли, — сказал мистер Панн, — вы сами указываете на множество причин, по которым невольники не должны учиться чтению.

— Да, они не должны учиться, — сказал Клейтон, — если всегда будут оставаться невольниками, — если мы никогда не подумаем об их эмансипации.