— Полно, полно, собрат; не принимай это так серьёзно, — сказал доктор Кушинг. — Останься, проведи с нами этот день, и дай нам побеседовать по-христиански.

— Я должен идти, — отвечал мистер Диксон. — Я дал слово говорить проповедь сегодня вечером и должен сдержать его. Заглянув сюда, я надеялся сделать что-нибудь доброе, но вижу, что надежды мои не оправдались. Прощайте, братья, я помолюсь за вас.

— Мне бы хотелось поговорить об этом предмете именно с тобой, — сказал Кушинг, — приезжай, пожалуйста. В делах подобного рода весьма трудно усмотреть прямую дорогу.

Бедный доктор Кушинг принадлежал к числу людей, которым суждено, подобно плавучему маяку, плавать на одном месте, и изменять своё положение, по произволу морских приливов и отливов. У него достаточно было любви, великодушия, набожности,— словом всего прекрасного, кроме способности и воли располагать своими действиями. Клейтон, увидев ясно, что тут ничего не сделать и не выиграть, тоже встал и сказал, что долее не может оставаться, и что ему приятно будет иметь спутника в лице мистера Диксона.

— Какой славный человек этот Диксон! — сказал Кушинг, проводив двух гостей.

— В нём много прекраснейших чувств, — заметил доктор Пактред.

— Да, — сказал доктор Кокер, — Диксон был бы прекрасный человек, если б не был одержим мономанией. Когда он начинает говорить об этом предмете, я стараюсь его не слушать. Рассуждать с ним и скучно и бесполезно. Я переслушал все его суждения несколько раз... Пустая трата времени.

— Но всё же, — сказал мистер Кушинг, — я желаю, чтобы было что-нибудь сделано.

— Кто этого не желает, — возразил доктор Кокер, — мы все желаем что-нибудь сделать. Но если невозможно, значит так тому и быть. Теперь займемся нашим делом внимательнее и вникнем в некоторые подробности.

— Да, — сказал доктор Пактред, — вы имеете пред нами большое преимущество. У вас хотя и есть такие бедные, добрые люди, как этот Диксон, но они составляют такое незначительное меньшинство, что ничего не могут сделать; они не допускаются даже в церковные собрания, не подают ни просьб, ни жалоб, и потому вы не знаете огорчений, какие испытываем мы. Мы не можем избрать старшины из невольнических штатов; для вас же это возможно, как возможно всё, что служит к водворению и сохранению доброго согласия.

Глава XLII.

Письмо невольника

По приезде домой, Клейтон получил письмо, содержание которого мы сообщаем нашим читателям:

"Мистер Клэйтон! Я изгнанник, я отверженец общества. Я не могу показаться в народе: не смею выходить из моего убежища, за преступление, которого не знаю. Мистер Клэйтон! если вашим отцам вменено в обязанность сражаться и проливать кровь за оскорбления, то почему же это право не предоставлено и нам? Ваши отцы и в половину не могли подвергаться таким оскорблениям, какие суждено нам испытывать. Их жёны и семейства оставались неприкосновенными. Их не покупали и не продавали; ими не торговали, тогда как нас — покупают и продают, торгуют нами на рынках, как скотом. Читая историю Америки, я не понимал причин, но которым разгорались войны. Ваши отцы были всем довольны. Они имели возможность содержать свои семейства не только безбедно, по даже в роскоши; несмотря на то, они охотно предавались ужасам войны и проливали свою кровь. Я изучал Декларацию о независимости; в ней, правда, многое несправедливо и неутешительно, но посмотрите на законы, которые постановлены над нами. Если б вашим отцам воспрещалось обучать детей своих, если б их всех разделили между владельцами и объявили им, что они не имеют права на собственность, кроме разве мула, да плуга, тогда, конечно, был бы некоторый смысл в объявлении войны. Каково же положение нашего народа в Южной Каролине? Датчанин Вези был человек замечательный. Его история имеет тот же самый характер, который могла иметь и история Джорджа Веллингтона, если б его предприятие не увенчалось успехом. Что принудило его взяться за великое дело? Декларация о независимости. Что же говорит ваша Декларация? " Все люди одарены от Создателя некоторыми неотъемлемыми правами, и между ними — жизнью, свободой и возможностью обладать счастьем: эти истины очевидны". Об этом нам читают каждое четвёртое июля. Это было читано датчанину Вези, Питерсу, Нойерсу и всем другим доблестным добрым людям, которые отважились последовать вашему примеру и вашим правилам. Им не удалось пополнить своё предприятие, и ваш народ повесил их. Ваш народ не мог постигать причины, которая принудила их решиться на эту попытку. У них, говорили, — достаточно было и пищи, и одежды; им доставлены были все удобства. Прекрасно, а разве у вашего народа недостаточно было пищи и одежды; разве вы не имели бы ни той, ни другой, оставаясь провинцией Англии, по настоящее время? Мы не имеем того, что вы имеете: у вас всё лучше: и средства к жизни и удобства, и даже самые законы. Я слышал, как ваш отец толковал эти законы; слышал толкование по этому предмету и мистера Джекила: а между тем, когда люди восстают против подобных законов, вы с удивлением спрашиваете, что могло понудить их к тому? Правда, это в высшей степени удивительно! Подумайте об этом, мистер Клейтон, и не судите меня: я смотрю на этот предмет с точки справедливости... Благодарю вас, сэр, за внимание и снисхождение, которые вы мне постоянно оказывали; быть может настанет время, когда я в состоянии буду доказать вам мою признательность. Между тем я прошу вас оказать мне милость, в которой, надеюсь, вы не откажете, ради того ангела, который покинул нас. У меня есть сестра, дочь моего отца и отца Тома Гордона. Она была прекрасна и добра, и её господин, имевший огромное поместье в Миссисипи, увёз её в Огайо и, освободив, женился на ней. У неё двое детей — сын и дочь. Муж её, умирая, завещал всё своё состояние ей и её детям. Том Гордон объявил себя законным наследником, завёл процесс и выиграл. Акт освобождения моей сестры признан недействительным, ничтожным. Она и дети её находятся в руках человека, который не окажет им пощады. Сестра писала мне, что успела бежать от этого злодея, но теперь до меня дошли слухи, что она снова в его руках. Мистер Джекил знает все подробности этого дела. Могу ли я просить вас съездить к нему, осведомиться о сестре и написать мне несколько слов? Письмо, адресованное на имя мистера Джеймса Твичелла, близ Канемы, будет доставлено мне. Сделав эту милость, вы приобретёте вечную признательность. Гарри Гордон."

Клейтон читал письмо с некоторым изумлением и величайшим вниманием. Оно написано было на грубой серой бумаге, продаваемой за лучшую в мелочных лавках скоттеров. Где находился Гарри, где он скрывался, — для Клейтона это было делом загадки. Но вызов оказать ему помощь был священным для Клейтона, и он, переменив лошадь, отправился в И... где проживал мистер Джекил. Клейтон застал этого джентльмена углублённым в рассмотрение документов, относившихся до огромного имения, только что попавшего в руки Тома Гордона. Клейтон начал объяснением, что прежняя владетельница Канемы, мисс Нина, на смертном одре, просила его принять участие в её слугах. Поэтому-то он и заехал узнать, не слышно ли чего-нибудь о Гарри?

— Покамест ничего, — сказал мистер Джекил, расправляя свои воротнички. — Плантации в нашем округе имеют то неудобство, что находятся в ближайшей смежности с болотами. Из-за этого обстоятельства теряется и время, и деньги. Вы себе и представить не можете какие богатства гибнут в здешних болотах. Я по крайней мере слышал, что потеря эта простирается до трёх миллионов долларов. Беглецов, которые укрываются в них, мы преследуем на основании законных постановлений. После известного промежутка времени, они лишаются покровительства законов, становятся изгнанниками; тогда на них бросаются наши охотники, отыскивают их и нередко убивают по два, по три человека в день; но только пользы от этого мало.

— Так вы полагаете, что Гарри скрывается тоже в болотах, — сказал Клейтон, не имея ни малейшего расположения пускаться с мистером Джекилом в дальнейшее разбирательство этого вопроса.