— Я вернусь. Да, вернусь. К Рождеству. К тому времени война кончится. Ну, мне пора, пиши мне. Каждый день пиши! Я люблю тебя!

Она еще долго одна стояла на перроне, когда его поезд ушел. Потом повернулась и отправилась домой.

Бад-Либенштейн

7 июля 1917

Мы в Либенштейне. Я так мечтала об этом — и что же? Утром мы идем принимать воды, а все оставшееся время приходится помирать со скуки. На этой замечательной природе живут всевозможные несчастные люди. Они приехали сюда вовсе не для развлечений. Куда ни посмотри, каких только нет детей: у кого глаза совсем заплыли, у кого на веках большущие волдыри. Веселенькое место — курорт!

Вчера мы наблюдали, как луна входит в тень земли. Очень красиво.

Хенни Портен прислала мне обратно мою открытку. Большие холодные буквы — ее подпись.

Рядом с нашим отелем что-то строят, рабочие — пленные французы.

В то лето под золотистыми лучами солнца разлагались трупы. Люди, удерживаемые в окопах, как в ловушках, непрерывным тяжелым минометным огнем, не могли подняться и вынести их с поля боя. Крысы пировали, объедаясь как кониной, так и человечиной.

17 июля 1917

Графиня Герсдорф, розовые ножки, мое сердце пылает огнем!

Я умираю от любви к ней, она прекрасна, как ангел, она — мой ангел. Я бы держала ее руку и целовала, целовала, целовала, пока не умру. Она не знает, как велика моя любовь. Она думает, что и мне, и Лизель она просто очень нравится. Но на сей раз это настоящая страсть, глубокая, глубокая любовь. Моя чудная графиня. Она так прекрасна.

Вчера я была с ней в парке. Иногда я чувствую легкое пожатие ее руки. Сегодня я даже не могла завтракать, так я была взволнована, но Айз сказала, что мне надо поесть. Моя чудная обожаемая графиня сказала: «Поди с ней и позавтракай». Она знает, что Мутти велит мне завтракать, я слушаюсь ее, как собака. Я поцеловала ее руку, на ней была мягкая серая лайковая перчатка, она сказала: «Малютка Лини, не станешь же ты целовать эту грязную перчатку!» Она со мной на «ты» и еще зовет меня Марленхен, как я ее попросила. Она сказала: «Ты хочешь, чтобы мы были подружками, да?» Мы вместе были в Эйзенахе, божественно. Ко дню рождения своего мужа она купила серебряный медальон на длинной цепочке и приказала выгравировать на нем: «Кавалер, граф Харри фон Герсдорф». Она подарила мне цветок клевера, который сорвала сама, она вставила его в серебряную рамочку под стекло. По дороге в Эйзенах поезд въехал в туннель, она взяла меня под руку и положила голову на мое плечо. Я тут же расцеловала ее руки от плеча до кончиков пальцев. Когда мы вынырнули из туннеля, она улыбалась. На обратном пути напротив нас сел молодой офицер. Она сказала: «Граф Визер, не так ли?» Он хотел представиться мне, но графиня сама сказала: «Граф Визер — фрейлен фон Лош».

В следующем туннеле я снова поцеловала ее руки — она стала очень веселой. Потом поезд остановился на полчаса, и она заказала три пива. Мы пили и сплетничали про общих знакомых. Она сказала: «Марленхен, не смей напиваться». Потом они велели мне идти домой с женой викария, чтобы избавиться от меня. Я сказала ей: «Моя дорогая графиня, я вам больше не нужна, да?» Она сказала: «Ну что ты». Но я-то знаю.

Мы пошли на оперетту «Бедный студент». Я сидела рядом с ней. Она была в черном бархате. Как только погасили свет, я шепнула ей: «Моя дорогая графиня, вы совершенно восхитительны». Она ответила: «Тсс! Когда мы пойдем на «Летучую мышь», я буду еще лучше». Двадцать четвертого будет день рождения графини. Надеюсь, мне разрешат надеть мое белое платье.

Хотя Йозефина заказала номера в отеле на весь июль, внезапно она передумала и вернулась с дочерьми в Берлин. Тетушки гадали, что могло произойти, почему она так резко изменила планы на лето, но, разумеется, они были слишком хорошо воспитаны и ни о чем ее не спросили.

Берлин

14 августа 1917

Расставание выло коротким, и мне было больно. Кроме веточки клевера она дала мне аметист в серебряной оправе Я написала для нее стихотворение. Что она о нем подумала, не знаю. Я объяснилась ей в любви и подписалась «Марлен». Если бы она не была замужем, я все сделала бы, чтобы завоевать ее сердце и опередить графа Герсдорфа. Даже сейчас я хотела бы быть им. Я тоскую по ней. Она этого не знает. Она приезжает в сентябре и, может быть, попросит меня сопровождать ее на скачки в качестве «боя». Вот кем на самом деле я была для ни в Либенштейне. Она не хочет признать, что одинаково обращается с Лизель и со мной. Это нечестно, потому что я обожаю ее, а Лизель нет. Она сказала, что Лизель было позволено целовать только и руку, но не плечо, что это позволено только мне. Но когда графиня дарила Лиз кулон, Лиз все-таки поцеловала ее в плечо, а когда я напомнила графине ее слова, она ответила: «Но что же я могла сделать?» Так что она точно относится к нам одинаково. Как терпелива любовь. Любовь страдает, терпит, надеется. Ее портрет — в моем медальоне. Иногда моя любовь похожа на детскую, хотя она серьезная, как у взрослых. Это такая любовь, какую я могла бы чувствовать к мужчине. Как же ей не стыдно не понимать меня, она думает, это простое увлечение. Я и сама называю это увлечением, но на самом деле все не так просто. Вся ситуация! Увлечение можно легко забыть, но любовь — нет.

Берлин

30 августа 1917

Она прислала открытку два дня назад и с тех пор — ничего. Конечно, так всегда происходит между летними знакомыми, но я все же разочарована. Была ли у меня когда-нибудь по-настоящему счастливая любовь? Когда мы расставались, она сказала: «Марленхен, не плачь!» Как же мне не плакать, если я знаю, что она начинает забывать меня?

На этот раз верховой, прибывший из полка, принес Йозефине весть о смерти ее мужа. В возрасте сорока лет она овдовела во второй раз.

Чрезвычайно бережно вложила она увядшую розу между листами китайской шелковой бумаги, в которую было завернуто палевое платье, и закрыла коробку. Оставив ее на постели, она повернулась и вышла из комнаты. Черная вуаль тронула ее щеку. Со связки на поясе она выбрала нужный ключ и заперла дверь. Она больше никогда не входила в ту комнату и не надевала то палевое платье. Лизель плакала, молилась, чтобы душа Эдуарда попала на небеса. Дневник Лины проигнорировал его смерть.

17 сентября 1917

Моя душа полна Хенни Портен. Вчера Ханне, Хейн и я ходили на фильм «Пленная душа» в Моцартовский театр. Не могу описать, как это было прекрасно — из-за нее, конечно. Она снимает платье, чтобы купаться голой. Показывают только ее плечи, но сбоку можно разглядеть больше. Она чудесна.

Зарядили дожди, как будто не собираясь останавливаться. Выбоины от снарядов, окопы наполнились водой. Землю на полях развезло. Измученные вконец люди, волоча тяжелое снаряжение, падали в липкую грязь и захлебывались насмерть, прежде чем их успевали спасти.

19 октября 1917

Я пошла к ней домой с цветами, но она переехала. Жена швейцара сказала мне ее новый адрес, но было уже поздно и мне вдруг расхотелось. Я должна как следует выучить роль, потому что в школе мы ставим «Гувернантку» Конера. Я — Франциска. Я уверена, что пойду на сцену.

В Венсене французский орудийный расчет расстрелял немецкую шпионку Мата Хари. Тринадцатью годами спустя Лина красиво сыграет в фильме этот драматический момент. В 1917 году, поскольку никто не предъявил претензию на труп этой восхитительной дамы, он попал на стол в анатомический театр. Но этого не было в фильме «Обесчещенная».