- Братья! - сказал он. - Мы видим, что после вчерашнего штурма турки стягивают все свои войска. Противник решил сегодня дать нам решающий бой. Но есть в мире бог, и тщетно язычники идут против его воли. Мы знаем, что в этих лежащих перед нами святых дарах живая плоть Христова. Он с нами. Падем же перед ним на колени и помолимся!

Зазвенело оружие: защитники крепости разом упали на колени.

Мекчеи начал читать молитву вместо попа:

- Отче наш…

Люди тихо бормотали фразу за фразой.

И когда было произнесено «аминь», воцарилась долгая, торжественная тишина.

Священник Мартон наклонился к Мекчеи и шепнул ему, о чем надо еще сказать.

Мекчеи поднялся с колен и снова заговорил:

- Эти два верных служителя церкви поднимут сейчас чашу со святыми дарами для того, чтобы всем нам дать отпущение грехов. Время не терпит, каждому по отдельности исповедоваться некогда. В такие часы церковь отпускает грехи и без исповеди. Пусть только каждый покается про себя.

И он снова опустился на колени.

Причетник зазвонил в колокольчик. Отец Балинт поднял чашу со святыми дарами. Люди, потупившись, слушали, как он произносит слова отпущения.

Когда воины подняли головы, дароносица стояла на месте, и священник, простирая руки для благословения, глазами, полными слез, смотрел в вышину ясных небес.

По окончании обряда Добо опять надел шлем, встал на камень и торжественно произнес:

- После бога я обращаюсь к вам. Тридцать четыре дня назад мы поклялись не сдавать крепость. Клятву свою мы сдержали. Твердыня отразила штурм, как скала отражает ураган, сотрясающий небо и землю. Теперь близится последнее испытание. Мы призвали на помощь бога. С безгрешной душой, готовые к смерти, будем мы биться за крепость Эгер и за нашу отчизну. С невиданной отвагой отстаивали вы до сих пор крепость. Неудачи, постигшие здесь турок, беспримерны. Я верю в наше оружие! Верю в силу наших душ! Верю в деву Марию, защитницу Венгрии, верю в короля Иштвана Святого, душа которого всегда сопутствует венграм, а пуще всего я уповаю на бога. Пойдемте же, братья, соберем всю нашу силу, будем отважны до последнего нашего дыхания!

Забил барабан, зазвучала труба.

Витязи с решительностью схватили копья и, разбившись на отряды, разошлись в разные стороны. Добо сел в седло. Оба оруженосца следовали за ним тоже верхом.

Поднявшись на башню, Добо осмотрелся и увидел, что на лугах и дальних холмах турецкие кони пасутся большими табунами, а солдат с ними нет. Кругом Эгера колышется лес копий. Турки, как волны моря, окружили крепость.

На Кирайсекеском холме стоят оба паши. Желтый, с каким-то старушечьим, сморщенным лицом Али-паша в огромном тюрбане, напоминающем дыню. Второй паша - громадный седобородый великан. Оба в синих шелковых кафтанах, но Али в более светлом. Алмазы, которыми были выложены рукоятки ятаганов, заткнутых за пояс, рассыпали искры при каждом движении пашей.

Войско вели бей, сидевшие на великолепных конях. Верхом ехали также аги и ясаулы. Все остальные спешились. Среди турецких военных стягов колыхалось большое черное знамя. Осажденные увидели его впервые. Только офицеры понимали, что оно означало: «Пощады нет! В крепости все будут преданы смерти!»

К полудню загрохотали турецкие пушки и загремели оба турецких оркестра.

Облака дыма окутали крепость, стены сотрясались от криков: «Аллах акбар!»

В крепости везде зажгли костры.

Добо созвал к стенам и котлам крестьян, женщин и весь прочий люд, укрывшийся в крепости. Прибрели даже больные. Каждый, кто в силах был стоять на ногах, покинул свое ложе, чтобы чем-нибудь да помочь сражающимся, хотя бы передавая приказы. Нашлись и такие, у которых обе руки были на перевязи, и все-таки они пришли. Встали к кострам, надеясь хоть пододвинуть ногой полено под котел.

Во внутреннем дворе не осталось в домах никого, кроме детей и двух женщин во дворце.

Госпожа Балог… Бедная госпожа Балог!… Она отдала сына в школу витязей и теперь боялась попросить Добо уволить его от участия в сражении. Мальчик еще слаб, как он может устоять против оружия диких басурман! Но только по бледности ее лица было видно, как она боится за сына. Железная воля Добо подавила даже ее материнскую тревогу. Глядя на Добо, она и дышать не смела. Так же как солдаты, по первому его слову послушно и безропотно выполняла она все его распоряжения. Воля Добо управляла всеми. Не требовалось даже слов - достаточно было одного кивка, и люди делали все, что он считал нужным.

Что сталось бы с крепостью, если б капитан Добо хоть на миг поддался страху! Добо призывал народ к осторожности, заставил всех облачиться в панцири, латы, шлемы, но когда смерть заглядывала за крепостную стену, Добо вел против нее всех без разбора. Ведь родина дороже всего на свете!

Дни штурма были мучительны для бедной матери. Каждое утро дрожала она, когда сын уходил вместе с Добо. С тревогой ждала она ежечасно, ежеминутно - не настигнет ли Балажа пуля. Как она радовалась, когда оруженосец Криштоф сменял ее сына и Балаж, усталый, запачканный копотью, пропахший пороховым дымом, переступал порог дворца!

Мать встречала его поцелуями и сжимала в объятиях, словно он вернулся домой из далекого, опасного путешествия. Мыла его, расчесывала длинные шелковистые волосы своего мальчика и ставила перед ним все самое вкусное, что только могла найти на кухне.

«Кто погиб, кто ранен из офицеров?» - эти два вопроса задавались всегда госпожой Балог и Эвой в первую очередь.

Балаж не знал, кто такая Эва. Думал, что она знатная эгерская дама, которую мать взяла к себе во дворец для помощи. Поэтому мальчик рассказывал обо всех новостях. Рассказ всякий раз начинался с перечисления погибших и кончался похвалами дяде Гергею. И что только этот дядя Гергей не выдумает! Душа Балажа была полна восторга. Он рассказывал, как сражался дядя Гергей, со сколькими турками бился, с какой отвагой одолевал каждого в отдельности.

Эва слушала мальчика, широко раскрыв глаза, бледная и гордая. Но улыбка показывалась у нее на устах лишь тогда, когда Балаж, заключая свое повествование, возглашал, что турку так и не удалось справиться с этим чудесным дядей Гергеем.

Когда турки шли на приступ, обе женщины стояли у окна, трепеща и плача. Через маленькую щелку им виден был только снующий народ, дым, багровое пламя и цирюльники, которые выплескивали грязную воду из тазов и наливали чистую. Женщины видели, что сперва раненых приносили поодиночке, затем их приносили все чаще и чаще и все больше крови виднелось на них.

Замерев от страха, обе женщины смотрели на раненых. «Ой, снова несут кого-то!… Не Балаж… Не Гергей… Слава богу!… Опять несут… А может, их не принесли только потому, что потащили прямо к могильной яме? Быть может, их затоптали сражающиеся?»

Ведь и отец Эвы, искалеченный старик, тоже был в крепости. Она не раз видела, как он ковылял мимо дворца, неся на плече лук величиной с него самого. Колчан бывал то пуст, то набит стрелами. Эве так хотелось крикнуть: «Отец! Родимый! Побереги себя!»

Когда в тот день грянули пушки, обе женщины в слезах кинулись друг другу в объятия.

- Помолимся, доченька!

- Помолимся, тетушка!

Они встали на колени и молились, припав лицом к земле.

Вместе с ними во всех концах Верхней Венгрии ежедневно и еженощно молились тысячи жен и матерей. В далеких селениях молитвенно складывались ручонки малышей: невинные крошки возносили мольбы за своих отцов, которые сражались в Эгере:

«Господи, спаси и сохрани моего папу! Верни нам отца родного!»

Раздавались раскаты адского грохота и грома, неумолчная пушечная пальба, завыванье труб и крики: «Иисус!», «Аллах!» Крепость обволокли тяжелые облака дыма.

Снова понесли раненых. Первого несли на носилках, почерневших от крови. Это был молодой солдат с восковым лицом. Ему оторвало ногу по колено. Цирюльники перевязали его кое-как, наспех. Да и к чему с ним возиться! Чтобы поддержать в нем часа на два надежду? Все равно изойдет кровью.