- А не слышал ли ты, - спросил Добо, - что Дервиш-бей похитил сына одного из наших лейтенантов?

- Слыхал, - ответил турок. - Вот уже две недели, как ребенка ищут по всем шатрам. Бей приказал искать его. Ребенка не то украли, не то он сам сбежал на третий день после приезда.

Добо взглянул на Хегедюша.

- Негодяй! - сказал он.

Хегедюш упал на колени.

- Пощадите! Сжальтесь надо мной! - говорил он, плача. - Я ошибся, потерял голову…

- Признаешься, что хотел сдать крепость врагу?

- Признаюсь. Только пощадите. У меня дети, так что понятно…

Голос его прервался.

Суд продолжался не больше часа.

Через час лейтенант Хегедюш болтался на виселице, наспех сколоченной посреди рыночной площади крепости.

А Фюгеди возглашал осажденным:

- Так погибнет каждый клятвопреступник - будь то офицер или простой ратник, - каждый, кто вздумает сдать крепость туркам.

Троим виновным солдатам тут же под виселицей отрезали правое ухо. Остальным семи надели на ноги цепи и послали на работу внутри крепости.

А турка сбросили с высокой западной стены крепости, и он упал со сломанной шеей к своим собратьям.

Народ в крепости увидел, что Добо не шутит.

8

Материнская любовь, ты сильней всего на свете! Ты воплощенное солнечное сияние, священный огонь, изошедший из сердца господня, могучая нежность, которой и смерть не страшна! Ты оставила надежный кров, мягкое ложе, все свои сокровища, чтобы сквозь тысячу смертей достигнуть своих любимых. Ты спустилась в глубь земли и слабой рукой пытаешься пробить стену, на которую тщетно бросается с воплями сотня тысяч вооруженных диких зверей. Для тебя не существует невозможного: если речь идет о тех, кого ты любишь, ты готова принять все страдания и умереть вместе с любимым. Тебе дивлюсь я, женщина, сердце женщины!

Две ночи и два дня шли они под ветхими сводами, в холоде и сырости, пробиваясь через завалы подземелья. Иногда завал тянулся лишь на несколько шагов, и они преодолевали его за час. Но кое-где им приходилось разбирать камни, и это было дело непривычное для слабой женской руки и для хрупкого пятнадцатилетнего юноши.

Вечером третьего октября, когда лагерь погрузился в сон, они двинулись в путь, взяв с собой все свои припасы.

По их расчетам они были от крепости в каких-нибудь ста шагах и надеялись, что назад больше не придется возвращаться.

Они работали, работали без устали всю ночь напролет.

Под землей они не ведали, когда светало, когда всходило солнце. Слышали только топот коней, везущих землю и хворост, и грохот крепостных пушек и мортир. Там, под землей, они думали: «Ночной приступ!» - и работали еще усерднее, чтобы скорей пробраться в крепость.

А наверху забрезжил рассвет, занялась, разгорелась заря, и наконец из-за боршодских гор взошло солнце. Слуги барышника, увидев, что шатер покинут, заглянули в него. Отодвинутый жернов, зияющая яма привели их в недоумение. Так как конные солдаты заняты были неподалеку сбором валежника, то купец сам поспешил к одному дэли-аге и, дрожа от радости, доложил:

- Господин, я передам крепость в руки турецкого воинства! Ночью я обнаружил подземный ход!

Вся орава акынджи, генюллю и гуребов кинула хворост и лошадей на произвол судьбы. Трубы и дудки заиграли сбор. Солдаты разных отрядов, смешавшись вместе, бренча оружием, шумной толпой теснились у входа в подземелье.

Их повел купец с факелом в руке.

А двое наших путников, промокшие, усталые, разгребая камни, ползком продвигались вперед. В одном месте дорога снова пошла под уклон. Камни там были сухие. Здесь подземелье стало расширяться, и они попали в большой сырой треугольный подземный зал.

- Мы, очевидно, под аркой крепостной стены, - рассудил Миклош.

- Нет, мы уже за стеной, внутри крепости. Тут была, наверно, когда-то конюшня или зернохранилище, - заметила Эва.

По двум углам зала камни осыпались. Так куда же пробираться дальше? Одна осыпь напоминала седло. Здесь в стене оказалась дыра, в которую можно было только просунуть кулак.

Сбоку второй осыпи чернела узкая щель.

- Стало быть, дорога отсюда расходится на две стороны, - сказал Миклош. - Теперь вопрос в том, какой ход разбирать.

Он поднялся на груду обвалившихся камней и приставил свечу к видневшейся щели.

Пламя заколыхалось.

То же самое Миклош сделал у левой щели. Там огонек свечи остался неподвижным.

Миклош прикрепил свечу к своей шапке и уцепился за самый верхний камень. Эва помогала. Камень, грохоча, перекатился через остальные.

- Ну, теперь еще разок! - сказал Миклош.

Они вновь напряглись, но камень не поддавался.

- Надо сперва выбрать с боков маленькие камешки.

Миклош взял лопату и потыкал ею вокруг камня. Потом снова уцепился за него. Камень зашатался. Миклош, глубоко вздохнув, отер лицо.

- Устал.

- Отдохнем, - ответила Эва, запыхавшись.

Они присели на камень.

Миклош прислонился к стене и в тот же миг уснул.

Эва была тоже сонная, смертельно усталая. Платье ее загрязнилось, вымокло до колен, руки были в кровавых ссадинах. Волосы растрепались оттого, что ей все время приходилось нагибаться. Она заткнула их за ворот доломана, но часть их рассыпалась по плечам.

Эва взяла свечу и заглянула в обе дыры. Увидела два хода.

Значит, можно пройти по любому из них. Надо только разобрать лаз.

- Отдохнем чуть-чуть, - сказала она и прилепила свечу к камню. - Спать я не буду, просто отдохну.

Но лишь только она прислонилась к стенке, как с той стороны, откуда они пришли, послышался глухой топот.

Сдвинув брови, Эва прислушалась: где топают? Наверху или здесь, в подземелье?

В глубине подземного хода протянулась красноватая ниточка света.

- Миклош! - пронзительно крикнула Эва, тряся юношу за плечо. - Идут!

Юноша поднял отяжелевшие веки.

- Идут! - с отчаянием повторила Эва и схватилась за саблю.

Но уцелели только ножны. Сабля осталась у какой-то осыпи, где они сдвигали камни. Ятаганы и ножи, которые они взяли с собой, все сломалось во время работы. Больше у них ничего не осталось.

Свет приближался, становился все ярче.

Собрав последние силы, Эва ухватилась за камень. Миклош тоже. Камень шевельнулся, но не поддался.

Замирая от ужаса, увидели они, как вышли из темноты купец с факелом в руке, а вслед за ним усатый дородный ага со сверкающими кончарами за поясом.

В следующий миг к нашим путникам протянулись руки и схватили их.

Ага понимающим взглядом окинул начатую работу и тут же принял решение.

- Щенок, бери факел! - приказал он Миклошу. - Ты знаешь здесь дорогу.

Миклош не понял этих слов и видел только, что ему суют в руки факел.

Солдаты вмиг разобрали тяжелые камни.

Проход оказался свободным. По нему могли идти даже двое в ряд.

Подземелье наполнилось вооруженными людьми.

- Ты поведешь, - сказал Миклошу ага, - а женщина останется здесь. И посмей только повести не по верному пути, я швырну женщину нашим солдатам.

Эва закрыла глаза.

Какой-то янычар переводил слова аги. Ага оглянулся и приказал:

- Пусть ее стережет кто-нибудь из дэли.

И он подтолкнул Миклоша, чтобы тот пошел впереди.

Возле Эвы встал дэли. Остальные устремились дальше. Но так как ага не сказал точно, кому стеречь пленницу, то дэли передал ее другому.

- Стереги ты!

Второй дэли постоял немного, потом ему, видно, пришло в голову, что воины, проникшие в крепость первыми, до самой своей смерти будут большими господами, и он предложил стеречь Эву мюсселлему.

- Не буду я стеречь! - отмахнулся тот и пошел дальше.

- Ладно, ступай, я постерегу, - предложил старый асаб в хорьковой шапке и, обнажив кончар, встал возле пленницы.

Эва полумертвая прислонилась к стене. Мимо нее проходили пропахшие потом и порохом, перемазанные грязью солдаты. В руках у всех были обнаженные сабли; у всех глаза горели от сладостной надежды ворваться в крепость в числе первых.