Наконец она вытащила из сумки конверт с большой пестрой маркой, положила на перила крыльца, а сверху прихлопнула его толстой тетрадью.

У Никона отлегло от сердца. Ура! Письмо-то, оказывается, из Польши. Но удивительно все-таки: как быстро дело обернулось! В письме, написанном Ядвигой Стефановной, они дали адрес Никона. И вот уже ответ пришел!

— Видишь, тебе пишут из Люблина, — сказала женщина и открыла тетрадь. — Вот тут распишись, а потом и спляшешь.

Никон нерешительно стал отнекиваться. Тогда Кестюк, заявив, что письмо и его касается, лихо отбил чечетку. И тут же потянул друга в избу.

— Э-э, постойте, постойте! — засмеялась женщина. — От меня так просто не отделаешься.

— А что еще?

— Письмо!

— Кому? — удивился Кестюк.

— Да все ему же, Никону. И опять заказное, еще раз придется расписываться.

«Пропал я, если от Маюк, — заволновался Никон снова, сжимая письмо из Польши до боли в руках. — Кестюк издеваться будет. А узнают ребята, проходу не дадут…» Он покраснел еще сильней, чем раньше.

Женщина внимательно посмотрела на мальчика и подсунула ему тетрадь.

— Ладно уж, расписывайся, но смотри — в другой раз все равно плясать заставлю…

Ребята сказали почтальону спасибо и пошли в избу. Сначала вскрыли запечатанное сургучом письмо из Польши. Оно было, как и первое, на польском языке, и они, конечно, опять ничего не поняли. Кестюк перебрал листки.

— Смотри-ка, на шести страницах написали!

— Уж больно быстро пришел ответ, — сказал Никон. — Наверняка они узнали что-то новое. Как ты думаешь?

— Посмотрим, — ответил Кестюк. — В общем, ясно: завтра прямо с утра — к Ядвиге Стефановне! Поедем вдвоем, она шума не любит. А то опять Илемби привяжется или еще кто-нибудь…

Никон промолчал, пытаясь сунуть незаметно второе письмо между книгами на полке. Он с первого же взгляда на конверт понял, откуда оно пришло. Маюк сдержала свое слово — письмо толстое, в нем, видно, засушенные листья и травы.

— А другое письмо от кого? — спросил тут Кестюк.

— Да так… Из деревни…

— У вас там живут родные, да?

— Какие родные… Дядя с тетей живут в Канаше… Это так…

Будь на месте Кестюка кто-нибудь другой, Никон, наверно, вывернулся бы. Но не мог он врать Кестюку! Никон взял письмо с полки и посмотрел товарищу в глаза.

— Кестюк, ты ведь знаешь, что я собираю гербарий?

— Это не новость: такого, как у тебя, и в школе нет.

— Я с самого начала стал собирать два… И один потом… — Никон снова покраснел. — Ты только никому об этом не говори, ладно?

— Ну, чего ты, — пожал тот плечами. — Ладно, ладно! Обещаю: никому ни слова.

— И смеяться не будешь?

— Да нет же. С чего ты взял?

— Тогда слушай: один гербарий я подарил Маюк. На намять…

Никон боялся, что Кестюк расхохочется, но тот опять только пожал плечами.

— Ну и правильно сделал. Она же вон как здорово нам тогда помогла.

Тут уж Никон без всякого страха вскрыл конверт. На двух листах плотной бумаги были аккуратно подшиты стебельки и листья, под каждым — название. На третьем листе Маюк описала, как добрались домой, передавала всем ребятам приветы, рассказывала о своей теперешней жизни. Красиво, чисто — буковка к буковке, как бусы на нитке, — пишет племянница жены лесника.

Никон, читавший быстрей приятеля, вдруг ткнул пальцем в конец письма:

— Кестюк!.. Прочти-ка, что тут написано…

Маюк писала, что недавно она ходила с девчонками в поле собирать колоски. Под вечер, когда уже собирались идти домой, к ним вместе с учителем пришел высокий седой старик. Он поблагодарил пионеров за их работу, сказал, что живет недалеко, в соседнем районе, а потом начал рассказывать о революции. Этот старик, оказывается, в семнадцатом году был заряжающим на крейсере «Аврора»! «Мы слушали его, разинув рты. Знаете, как он интересно рассказывал! Вот вам бы самим послушать», — писала Маюк.

Ребята переглянулись.

— Заряжающий «Авроры»!

— Чуваш!

— Никон, сейчас же садись и пиши Маюк письмо! Пусть поточней узнает, откуда появился старик, где живет. Если в самом деле недалеко, пусть с ним встретится, расспросит…

Никон нагнулся к своему портфелю, вытащил чистую тетрадь.

Но не такое, оказывается, легкое это дело — написать письмо Маюк. Они скомкали несколько листов, пока сочинили небольшое письмецо. В нем они просили Маюк узнать от старика, откуда он к ним переехал. Если у него были сыновья, то не звали ли одного из них Аркадием? Не учился ли сын в пединституте и не ушел ли со второго курса на фронт добровольцем? Написали также: если понадобится, можно сказать старику, что им интересуются красные следопыты. Попросили Маюк отложить все свои дела и во что бы то ни стало найти заряжающего с «Авроры». Потом передали привет от всех ребят — участников операции «Сломанная трубка» — и подписались.

10

Ехать к Ядвиге Стефановне опять пришлось втроем. Только они направились к автобусной остановке, как на крыльцо своего дома выскочила Илемби.

— Эй, куда это вы?

— Да так… В город вот решили съездить…

Ребята понимали, что от нее все равно не отделаешься, остановились. Но пока Илемби добежала до них, успели перекинуться двумя словами.

— Пока ничего не говори об авроровце, — сказал Кестюк.

— Ладно.

— Потом скажем, когда Маюк ответ пришлет.

— Хорошо…

Между тем Илемби уже сыпала вопросы, не переводя дыхания:

— Ну, что случилось? Есть новости? Говорите скорее!

Никон вместо ответа протянул ей письмо от польских ребят. Илемби сразу же поняла, в чем дело.

— К Ядвиге Стефановне, да? Я с вами. Подождите, я мигом. Только денег возьму…

И через две минуты она уже бежала обратно, позвякивая мелочью в кармашке платья.

Сели в автобус. Никон, как обычно на людях, помалкивал, зато Илемби, словно поддразнивая Кестюка, без умолку тараторила о том, что увидели и услышали они вчера в пединституте. И тут же принялась успокаивать его:

— Ничего, не расстраивайся. В этом адресном бюро волшебники работают. Моему отцу враз отыскали адрес врача, который лечил его в госпитале. И Мусимыча тоже найдут, вот увидишь!

Ребята переглянулись, промолчали. Так и не догадалась Илемби, что они что-то скрывают от нее.

На этот раз Ядвига Стефановна оказалась дома.

— А-а, следопыты! — сказала улыбаясь и повела их в комнату. — Я уж подумывала, вы совсем про меня забыли.

— Не-ет, не забыли, — ответила Илемби, чувствовавшая себя здесь как дома.

— Ну и хорошо, детки. Очень хорошо. Как у вас идут дела? Узнали что-нибудь новое? Вы уж от меня ничего не скрывайте, мне ведь это так же интересно, как и вам.

Никон подал ей письмо.

— Вот, получили… Но опять по-польски…

Ядвига Стефановна усадила ребят, как и тогда, на мягкий диван. Потом взяла с круглого столика очки, вынула из конверта письмо и принялась читать. Вдруг она нахмурилась, прошептала:

— Ох, ребята, нерадостные вести…

Наконец она оторвалась от письма.

— Что они пишут, Ядвига Стефановна?

— Наш А. Мусимов тоже погиб вместе с другими партизанами…

— Погиб?

— Да.

— А как они узнали?

— Помните, польские ребята писали, что только на два своих письма не получили ответа? Так вот, на одно из них отозвался живой участник того страшного боя.

— Ну-у?!

Ядвига Стефановна сняла очки.

— Этого чудом спасшегося партизана зовут Юзеф Ендрихо́вский. Сейчас он живет на севере Польши. На вопрос ребят, кого из партизан он помнит, Ендриховский написал и про Мусимова. Звали его в отряде по-разному: одни — Арка́й, другие — Аркаша.

— Все правильно, Аркай — по-чувашски, Аркадий — по-русски, — как бы про себя заметил Никон.

— Ну, давайте слушать дальше, — прервала его Илемби.

Далее в письме сообщалось: Мусимов не был поляком. Он был советским солдатом, сбежавшим из концлагеря. Но не был он и русским.

По его словам, он учился в институте в одном из городов на Волге, хотел стать учителем… Командир отряда часто удерживал его от излишней горячности в бою. За год, проведенный в партизанском отряде, Мусимов научился свободно разговаривать по-польски. Бывало, пел он партизанам песни своего народа, пересказывал легенды и сказки. Очень его полюбили польские партизаны…