«Так уж он и заметит? Ну, скажешь, что просчитался, ошибся, мол, и все!»

«Хорош же из тебя получится летчик. Просчитался… Помнишь, что говорил инструктор: подлинная красота человека — в умении владеть собой».

«Мало ли что говорил! Плюнь и крути пятую петлю… Кашу маслом не испортишь!.. Ну?!»

И Шашин уже приготовился было к выполнению пятой петли, но левая рука вдруг убрала газ, он плавно взял ручку на себя, нажал на левую педаль и сорвался в штопор — следующую фигуру, указанную в задании на этот самостоятельный полет в зону…

На земле, выслушав доклад курсанта, инструктор Хворостьян недовольно спросил:

— Чего это вы после петель, вместо того чтобы сразу же выполнить штопор, так долго тянулись по прямой?

— Я хотел… — замялся Шашин. — Я думал…

— А надо было пилотировать! — с укором сказал инструктор. — О чем же это вы, если не секрет, думали?

— Мне очень хотелось сделать еще одну петлю, — тихо признался Шашин.

— И что же? — голос инструктора стал хлестким.

— Не сделал…

— Не решились? — инструктор посмотрел на курсанта в упор.

— Наоборот, решился не сделать, — ответил Шашин, выдержан этот взгляд.

Глаза Хворостьяна потеплели, в них засветилась такая ласка, что Шашин почувствовал себя человеком, выполнившим нечто очень значительное, важное.

— Ставлю вам «отлично» за эту пятую, не сделанную петлю — она для вас дороже выполненных четырех!..

После окончания школы Шашина направили в Среднюю Азию, где он работал несколько лет…

Как-то, залетев в Ашхабад с ночевкой, Шашин забрел на часок в бильярдную аэропорта. Здесь уже собралась веселая компания авиаторов и, окружив стол, обсуждала ход партии. Играли в пирамиду. Один из игроков привлек всеобщее внимание своим явным превосходством. Он легко и свободно держал тонкий кий, целился быстро и не напряженно, и, хотя бил кием без всякого усилия, шары скрывались в лузах с таким грохотом и так точно, что нельзя было наблюдать его игру без восхищения.

Посмотрев внимательно на игрока, Шашин невольно подался к нему. Это был человек среднего роста, сухощавый, уже с проседью в рыжеватых волосах. Его скуластое лицо с зоркими глазами и острым подбородком показалось Шашину знакомым.

В ту минуту, когда Шашин подошел к столу, игра уже подходила к концу: оставалось положить последний, стоявший неподалеку от угловой лузы, пятнадцатый шар.

Игрок помазал кончик кия мелом, с необычайной ловкостью, почти не целясь, отрывисто ударил острием кия в левый бочок «своего» шара. Шар устремился вперед и с такой силой ударил «пятнадцатого», что тот мгновенно скрылся в угловой лузе, а от упругих бортов взвилось легкое облачко пыли!

Партия была выиграна. Игрок, улыбаясь, положил кий и отошел в сторону, где стоял Шашин.

— Я вас знаю… — сказал ему Иван Терентьевич.

— Меня?

— Да. Вы тот самый летчик, которого я в детстве видел в Ростове-на-Дону, на пустыре, где сейчас построен Сельмаш… Вы тогда летали на «Фармане».

— Да, было такое… Однако у вас и память!.. Насколько я понимаю, мы с вами — земляки?

— Ростовчане, — улыбнулся Шашин.

— Тем больше я рад такой встрече. Ну что ж, давайте познакомимся? Сацевич, — запросто сказал он и протянул руку.

— Шашин.

— Вы, я вижу, сами летчиком стали?

— Да. Летаю на ПС-9, командиром корабля. А вы? Не оставили летную работу?

— Нет. Летаю на Г-2.

— Ваши полеты на «Фармане»… — Шашин хотел сказать «вдохновили меня», но постеснялся говорить так высокопарно, замялся и сказал другое: — я и сейчас так хорошо помню, точно все это происходило неделю назад.

Сацевич понял и благодарно потрепал его по плечу.

— Мне это приятно, — сказал он. — Вы сейчас свободны?

— Да.

— Пойдемте на воздух, побеседуем.

Они проговорили почти до полуночи и расстались друзьями.

В 1936 году, когда Шашина перевели в Ашхабад, они встретились вновь, и Иван Терентьевич, пожелавший летать на более тяжелых самолетах, был назначен к Сацевичу… вторым пилотом.

Сацевич обрадовался.

— Видишь, как порой жизнь людей сводит, — весело сказал он. — Даже летать довелось вместе… Ну что ж, Ваня, беремся за дело. Полетим с тобой в каракумские пески…

В полетах с Сацевичем ничего особенного не происходило: ни разу не сдавал мотор, не вставала на пути песчаная буря, и все приборы и агрегаты работали исправно, но эти полеты дали Ивану Терентьевичу Шашину многое.

Вообще говоря, летный опыт приобретается главным образом за счет обычных полетов. Поговорите с любым летчиком — и он подтвердит это. «Страшные случаи» сейчас чаще бывают в рассказах совсем еще юных авиаторов и… робких, начинающих пассажиров Аэрофлота! Ей-ей!

Много раз беседуя со старыми летчиками, я наконец сделал заключение, что надо выполнить тысячу полетов, чтобы в одном из них возникло действительно рискованное положение. Понятно, что летчик сможет выйти из такого положения благодаря опыту, который он получил в предыдущих обычных полетах, и не станет сразу мастерски летать потом, после того как ловко вывернулся из беды. Десять обычных полетов могут сделать одиннадцатый выдающимся.

Сацевич оказался для Шашина одним из первых наставников, до конца внушившим ему эту мысль, совершенно обязательную для зрелого летчика.

— Летая с Сацевичем, — рассказывает Иван Терентьевич, — я особенно четко стал понимать, что романтика летной профессии — в ее трудности, в высоте и, самое главное, в точности полета. И, наконец, между этими двумя встречами с одним из ветеранов русской авиации уложилась вся моя юность.

ШТОПОР

Судьбе было угодно подарить мне немало встреч с выдающимися людьми, но Константин Константинович Арцеулов занимает особое место не только в моей жизни. Его обаятельный образ, незаурядная летная биография, всесторонняя одаренность, редчайшая скромность и человеколюбие облагораживали и возвышали авиаторов нескольких поколений.

Мать Константина Константиновича — младшая дочь великого русского художника-мариниста И. К. Айвазовского. Скажу сразу: талант деда в значительной мере передался внуку, он еще и известный художник…

Отец Константина Константиновича — К. Н. Арцеулов, выходец из семьи корабелов, и сам был корабельным инженером.

В 1891 году 29 мая в Ялте родился будущий знаменитый авиатор. Когда ему исполнилось 15 лет, его отправили в плавание на парусной шхуне «Моряк», ибо ни у кого не было сомнений, что море должно стать для юноши родной стихией.

Но болезнь изменила планы, и Константин Константинович решает стать художником. Однако пройдет еще совсем немного лет, и он, оставив студию Лансере, перейдет… в авиационные мастерские Щетинина… рабочим. Тому имелись веские основания. Не море, а небо влекло юного романтика!

Еще летом 1903 года, в Севастополе, куда переехали его родители, Константин Константинович с приятелем сделали монгольфьер — воздушный шар, наполненный горячим воздухом. Вместо полета получился небольшой пожар.

В 1904–1905 годах он построил планер типа «Шанюта» и пролетал с горки метров по восемь-десять. В общем, как говорит сам Константин Константинович, это длинная история… Я бы уточнил: это подлинная история авиации.

В 1911 году Арцеулов окончил приватно Всероссийский аэроклуб и стал профессиональным летчиком. Его жизнь наполнилась новым содержанием. Он налетал более 6000 часов, одержал 20 воздушных побед в первую мировую войну, стал первым советским летчиком-испытателем, но славу, неугасающую в памяти человечества, ему принес один осенний день 1916 года…

Тогда (впрочем, и еще много лет после этого) главной опасностью для авиаторов была потеря скорости и в результате ее — срыв самолета в штопор: вертикальное падение со сложным вращением вправо или влево. Никто не знал, как спастись в такой ситуации. Печать приносила одно трагическое сообщение за другим, но выхода из штопора… не было.