— Замолчите, замолчите же! Он придет.
— Ага, прекрасно. Эта милая женщина служит также и им. Как ловко она это совмещает.
Он бросился к ней и, схватив за шиворот, сказал:
— Объясни им, что ребенок у меня… Пусть придут за ним ко мне, на улицу Шатобриан.
Недалеко на бульваре Люпен нашел таксомотор, который, должно быть, был нанят шайкой. Спокойно, так как если бы он был членом этой шайки, он сел в автомобиль и велел ехать к себе.
— Ну, тебя не очень трясло? — спросил он ребенка. — Не хочешь ли переночевать у нового дяди?
Ахил спал. Он сам приласкал мальчика и уложил его спать.
Ребенок как будто забылся. Его маленькое личико было проникнуто каким-то выражением суровости, в котором были одновременно и страх, и желание подавить его, желание кричать и жалостное усилие держаться от крика.
— Плачь, крошка, — сказал Люпен, — тебе легче станет.
Ребенок не плакал, но голос Люпена был так мягок и так доброжелателен, что он успокоился немножко, и в его глазах и устах Люпен уловил нечто знакомое, какое-то неуловимое сходство.
Это подтвердило некоторые его наблюдения. Факты связывались сами собой. На самом деле он не ошибся. Положение резко изменилось, и он был недалек от истинного направления. Тогда…
Резкий звонок, потом еще два.
— Вот твоя мать пришла за тобой, — сказал Люпен. — Не шевелись.
Он побежал к двери и открыл ее.
Женщина ворвалась, точно безумная.
— Мой мальчик, — воскликнула она, — где мой мальчик?
— У меня в комнате, — сказал Люпен.
Ничего не спрашивая, она, как будто весь путь ей был давно знаком, направилась в комнату.
— Молодая дама с седыми волосами, — пробормотал Люпен, — друг и недруг Добрека; это как раз то, что я думал.
Он подошел к окну и поднял занавес. Два человека ходили по противоположному тротуару: то были Гроньяр и Балу.
— Они не скрываются, — прибавил он. — Хороший признак. Они считают, что не обойдутся без меня и что надо подчиниться патрону. Остается еще прекрасная седая дама. Это дело потруднее.
Он нашел сына в объятиях матери, которая с беспокойными и мокрыми от слез глазами говорила:
— У тебя ничего не болит? Ты уверен? Как ты боялся, должно быть, бедняжка!
— Бойкий молодой человек, — заявил Люпен.
Она, ничего не ответив, ощупывала его трико так, как это делал раньше Люпен, должно быть, для того, чтобы убедиться, удалась ли ему его ночная миссия, и спросила его о чем-то шепотом.
— Нет, мама… Уверяю тебя, что нет, — сказал ребенок.
Она приласкала и поцеловала его, и ребенок, измученный усталостью и волнением, скоро заснул. Она долго сидела, наклонившись над ним. Она сама казалась очень усталой и нуждалась в отдыхе.
Люпен не переставал наблюдать за ней. Он тревожно смотрел на нее со вниманием, которого она не могла не заметить, и он уловил красноту ее век и легкие морщины. И все-таки он находил ее красивее, чем предполагал; лицо ее дышало той трогательной красотой, которую придает очень чутким людям привычка страдать.
Она была так грустна, что в порыве искренней симпатии Люпен приблизился к ней и сказал:
— Я не знаю ваших планов. Но каковы бы они не были, вам нужна помощь. Одна вы не будете иметь успеха.
— Я не одна.
— Вот эти двое, там? Я их знаю. Они — не в счет. Я вас умоляю, воспользуйтесь мной. Помните тот вечер в театре, вы готовы были мне сказать «да». Решитесь наконец сегодня!
Она обратила на него глаза, долго рассматривала его и, как бы не в силах подавить в себе чужой воли, промолвила:
— Что вы знаете в общем? Что вы знаете обо мне?
— О, очень многого не знаю. Не знаю вашего имени, не знаю…
Она прервала его движением и с внезапной решимостью воскликнула:
— Все то, что вы знаете, — бесполезно и не имеет никакого значения. Но какие у вас планы? Вы предлагаете мне свою помощь… Для какой цели? Для какого дела? Если вы с головой ринулись в это дело, если я ничего не могла предпринять без того, чтобы вы не встали на моей дороге, — то это верно делалось для того, чтобы добиться какой-то цели?.. Какой же?
— Какой? Бог мой, мне кажется, что мое поведение…
— Нет, — сказала она решительно, — ни слова! Между нами должна быть уверенность, и, чтобы ее достигнуть, надо быть абсолютно откровенной. Я вам подам пример. Добрек обладает предметом неслыханной ценности, но этот предмет ценен не сам по себе, а по тому, для чего предназначен. Вы знаете, какой это предмет. Два раза он был у вас в руках, и два раза я его у вас отбирала. Так что я вправе думать, что если вы хотели его приобрести, то только для того, чтобы использовать то его значение, которое вы ему приписываете, и использовать это в свою пользу…
— Как это?
— Ну да, соответственно вашим намерениям, вашим личным интересам и привычкам…
— Вора и мошенника, — закончил Люпен.
Она не возражала. Он старался прочесть в ее глазах затаенную мысль. Чего она от него хотела? Чего боялась? Если она не доверяла, не надо ли и ему остерегаться этой женщины, которая уже два раза похищала у него хрустальную пробку для того, чтобы ее вернуть Добреку? Будучи его смертельным врагом, до каких пор она будет подчиняться его воле? Доверяясь ей, не попадет ли он сам в лапы к Добреку?.. Однако он никогда не видал более серьезных глаз.
Перестав колебаться, он воскликнул:
— Моя цель проста: освобождение Жильбера и Вошери.
— Правда ли? Правда ли это? — вскричала она вся дрожа и пронизывая его тревожным взглядом.
— Если б вы меня знали…
— Я вас знаю… Я знаю, кто вы. Вот уж несколько месяцев, как я вмешиваюсь в вашу жизнь… и все-таки по некоторым основаниям я еще сомневаюсь.
Он произнес более уверенно:
— Вы меня не знаете. Если бы вы меня знали, вы были бы убеждены, что я не отступлю раньше, чем два моих товарища… или, по крайней мере, Жильбер, потому что Вошери каналья. Раньше чем Жильбер избавится от той ужасной судьбы, которая его ждет.
Она бросилась к нему и схватила его за плечи, совершенно обезумев:
— Как? Что вы сказали? Ужасная судьба?.. Значит, вы думаете… Вы думаете…
— Я действительно думаю, — сказал Люпен, почувствовав, как ее взволновала эта угроза, — я действительно думаю, что, если не приду вовремя на помощь, Жильбер погибнет.
— Замолчите, замолчите… — вскричала она. — Замолчите… Я вам запрещаю это говорить… Нет никаких оснований… Это только ваше предположение.
— Это не только мое, но и Жильбера также.
— Как? Жильбера? Откуда вы знаете?
— От него самого.
— От него самого?
— Да, он надеется только на меня, он знает на свете только одного человека, который спасет его, и несколько дней тому назад в отчаянии взывал ко мне из тюрьмы. Вот письмо.
Она жадно схватила бумажку и, заикаясь, прочла:
— Спасите, патрон… Я погиб… Я боюсь… помогите.
Она выпустила письмо из рук. По ее блуждающим глазам можно было подумать, что перед ней то мрачное видение, которое уже столько раз пугало Люпена. Она испустила крик ужаса и упала без чувств.
ДВАДЦАТЬ СЕМЬ
Ребенок спокойно заснул. Мать недвижно лежала на кушетке, где ее устроил Люпен, но ее затихающее дыхание и порозовевшее лицо говорили о скором пробуждении.
Люпен заметил на ее пальце обручальное кольцо и медальон на шее. Он наклонился и, повернув его, увидел миниатюрную фотографию, изображавшую мужчину лет 40 и юношу-гимназиста со свежим лицом, обрамленным кудрями.
— Да, так оно и есть, — сказал он. — Ах, бедная женщина!
Он взял ее руку в свои. Она раскрыла глаза и снова закрыла, пробормотав:
— Жак…
— Не беспокойтесь, он спит… Все обстоит благополучно.
Она очнулась. Но так как она продолжала молчать, Люпен стал задавать ей вопросы, чтобы заставить ее понемногу высказаться. Указывая на медальон, он спросил:
— Этот гимназист — Жильбер, не правда ли?
— Да, — ответила она.
— Жильбер — ваш сын?
Она вздрогнула и прошептала.