Она забормотала:

— Ах да, ах да, возможно… Я как будто припоминаю…

— Не трудитесь припоминать, сударыня, — перебил ее префект. — Я наводил справку у Сильвестра: он сам купил яблоки вчера вечером в восемь часов. Когда господин Фовиль лег спать, в вазе оставалось четыре яблока, утром их оказалось только три. Найденное в саду — четвертое, и надкушено оно было сегодня ночью и на нем следы ваших зубов.

Она лепетала:

— Это не я… не я… клянусь, клянусь также, что я умру. Лучше смерть, чем тюрьма, я убью себя… я убью себя.

Сделав над собой усилие, она медленно поднялась на ноги, зашаталась и упала на пол в глубоком обмороке.

Пока ее приводили в чувство, Мазеру знаком подозвал дона Луиса.

— Удирайте, патрон!

— Разве запрет снят?

— Вы посмотрите, кто говорит с префектом. Только что вошел. Узнаете его?

— Ах, черт возьми, — прошептал Перенна, вглядываясь в большого краснолицего человека, который не спускал с него глаз.

— Да, это Вебер, помощник начальника полиции. И он узнал вас, патрон, с первого же взгляда узнал Люпена! Он на это мастер. Его не проведешь. И… припомните, патрон, сколько вы ему штук устраивали, уж он теперь постарается отыграться.

— Он уже сказал префекту?

— Разумеется. И тот отдал приказ, следить за вами.

— Ну что ж, ничего не поделаешь…

— Как ничего не поделаешь! Заметите след, ускользните от них.

— Каким образом? Ведь я отправляюсь к себе домой?

— После всего того, что произошло? Да разве вы не понимаете, что и без того уже скомпрометированы? Скоро все будет против вас. Бросьте это дело.

— А убийцы Космо Морнингтона и Фовилей?

— Полиция займется ими.

— Ты глуп, Александр.

— Тогда обратитесь снова в Люпена, невидимого, неуловимого Люпена и поведите сами против них кампанию, но, бога ради, не оставайтесь доном Луисом Перенна. Это слишком опасно! Не принимайте участия в деле, в котором вы не заинтересованы.

— Позволь! А двести миллионов? Раз в жизни представился случай получить такие деньги честнейшим путем… и отказаться?

— А если вас арестуют?

— Да я же умер.

— Умер Люпен. Перенна жив. Приказ категоричен: окружить дом, следить день и ночь. Уж Вебер постарается вас поймать.

— Вебер ничего не сможет сделать, если не получит распоряжения. А распоряжения он не получит. Префекту теперь придется поддерживать меня. Да и дело это настолько сложное, нелепое, что никто, кроме меня, не справится с ним — ни ты, ни Вебер, ни товарищи ваши. Буду ждать тебя, Александр.

На следующий день официальная экспертиза подтвердила идентичность следов зубов на обоих яблоках и на шоколаде.

Далее в полицию явился шофер таксомотора и рассказал, что его наняла на площади Оперы дама с тем, чтобы он довез ее до начала авеню Дюбуа, что он и сделал. Там она вышла и отпустила его. При очной ставке с мадам Фовиль, шофер не колеблясь узнал ее. Указанное им место находилось в пяти минутах ходьбы от отеля Фовиль…

В ту же ночь она ночевала в тюрьме Сен-Лазар. И в тот же день, когда репортеры собрали кое-какие сведения о следствии, узнали о следах зубов, не зная еще о чьих зубах идет речь, появились две большие заметки об этом деле с теми же самыми словами, какие употребил дон Луис Перенна, словами отмечающими жестокий, хищный, животный, так сказать, характер этого преступления: «Зубы тигра!»

Глава 3

ЖЕЛЕЗНАЯ ШТОРА

Не только французы, но и вся Европа взволновалась, когда прошел слух об этой серии преступлений — четыре убийства, одно за другим. Космо Морнингтон, содержание его завещания опубликовано было в печати два дня спустя после описания этих событий, инспектор Веро, инженер Фовиль и его сын Эдмонд. И одно и то же лицо сделало одинаковый, зловещий укус, по непонятному легкомыслию, которое может быть объяснено лишь волей рока, оставив на месте преступления эту неопровержимую улику.

И в самый трагический момент этой зловещей истории вдруг выдвинулась на первый план необыкновенная фигура. Какой-то авантюрист, герой, поражающий своим умом и проницательностью, в несколько часов распутал часть нити интриги. Угадал, что убит Космо Морнингтон, что убит инспектор Веро, взял в свои руки ведение дознания, выдал правосудию чудовищное создание с белыми зубами. Получил на другой день после этого чек на миллион франков и впоследствии получит, вероятно, громадное состояние. Этого было достаточно, чтобы воскрес Арсен Люпен.

В самом деле, толпа не ошибалась, интуиция заменила ей анализ фактов, который мог бы подтвердить гипотезу воскресения, и она провозгласила:

«Дон Луис Перенна — это Арсен Люпен!»

Были, конечно, сомневающиеся, но голоса их потонули в общей массе.

Ходили рассказы о баснословной храбрости и беспримерной отваге дона Луиса Перенна, и вокруг его имени создавалась целая легенда. Сверхчеловеческая энергия, исключительная смелость, необычайный размах фантазии, любовь к приключениям, физическая ловкость и хладнокровие странно сближали эту таинственную личность с Арсеном Люпеном, но с Арсеном Люпеном новым, более крупного калибра, облагороженным и очищенным его подвигами.

Однажды, недели через две после двойного убийства на бульваре Сюше, этот необыкновенный человек, привлекающий к себе внимание и вызывающий столько толков, вставши поутру, обходил свой отель. Это был удобный и просторный дом, построенный в восемнадцатом веке и расположенный в начале Сен-Жерменского предместья на площади Пале-Бурбон. Он купил его со всей обстановкой у богатого румына — графа Малонеско, оставил за собой всех лошадей, все экипажи и автомобили, сохранил прежний штат прислуги и даже секретаря графа — мадемуазель Девассер, которая управляла этим штатом, принимала посетителей, журналистов, антикваров, привлеченных богатством дома и репутацией его нового хозяина.

Обойдя конюшни и гараж, дон Луис вернулся в дом, прошел к себе в кабинет и, открыв одно из окон, поднял глаза.

Там, под сильным наклоном, висело зеркало, отражающее часть площади.

— Так! Эти несчастные агенты тут, как тут. Две недели уже. Это становится скучным.

Он пришел в дурное расположение духа и неохотно принялся рассматривать почту. Потом позвонил.

— Попросите мадемуазель Девассер принести мне газеты.

По просьбе дона Луиса она отмечала в газетах все, что имело к нему отношение, кроме того, каждое утро подробно сообщала ему на основании газетных данных о ходе следствия по делу мадам Фовиль.

Всегда в черном, но с красивой фигурой и изящными манерами, девушка эта была ему симпатична. Она держала себя с большим достоинством; лицо у нее было задумчивое, почти строгое, если бы не непослушные пряди вьющихся белокурых волос, окружавшие ее светлым ореолом. Тембр голоса у нее был мягкий, музыкальный, и Перенна любил слушать его. Немножко заинтересованный сдержанностью мадемуазель Девассер, он не задавался вопросом, что она думает о нем, о его жизни, о том, что пишут в газетах о его таинственном прошлом.

— Ничего нового? — спросил он, пробегая глазами заголовки: «Большевизм в Венгрии», «Притязания Германии».

Она прочла сообщения, касающиеся процесса мадам Фовиль. Дело не продвигалось. Арестованная по-прежнему возмущалась, плакала, отрицала все.

— Нелепо, — подумал он вслух. — Никогда не видел, чтобы защищались так неудачно.

— Но, если она в самом деле невиновна?

Мадемуазель Девассер впервые сделала замечание, по которому можно было судить о ее взгляде на это дело.

— Вы считаете ее невиновной, мадемуазель?

Она как будто хотела ответить. На мгновение маска невозмутимости на ее лице дрогнула, словно под влиянием бушевавших в душе чувств. Но она тотчас овладела собой и прошептала:

— Не знаю. У меня нет на это своего мнения.

— Возможно, — сказал он, с любопытством всматриваясь в нее. — Но вы сомневаетесь, и сомнение было бы вполне уместно, если бы не эти следы зубов — та же подпись… И она не может дать удовлетворительного объяснения.