Действительно, в первый период империи наступило относительное успокоение. Однако оно вовсе не было безмятежным. В меньших, может быть, масштабах, в более легких условиях (объясняемых внутриполитическим положением противников) Рим продолжает вести многочисленные войны на Востоке, Западе, Севере.

Не столь идеальным оказалось и внутреннее замирение. Страх высших слоев общества перед рабами и деклассированными (хотя юридически и свободными) люмпен-пролетариями — «чернью», которой в одном только Риме насчитывалось несколько сот тысяч, взаимная ненависть рабов и рабовладельцев, безуспешные поиски идеологами высшего общества каких-то идейных и моральных основ для примирения — все это создает картину, далекую от идиллии. По словам Тацита, «грязная чернь» и «худшие из рабов» были постоянным внутренним очагом беспокойства. «Свое исключительное положение, — замечает акад. Р. Ю. Виппер, — господствующий класс должен был оплачивать вечным страхом за существование»[30].

Тацит приводит рассказ о заговоре некоего раба Климента, объявившего себя внуком Августа и пытавшегося «духом не рабским» перехватить у Тиберия императорскую власть. При этом, по словам историка, «огромная толпа черни» верила ему и ждала[31]. Спустя непродолжительное время в Брундизии и окружающих городах возникло движение рабов, во главе которого стал бывший солдат преторианской когорты Т. Куртизий. Вначале на тайных сходках, а потом открыто он стал призывать рабов к свободе. Любопытно замечание Тацита о том, что город Рим, куда были доставлены захваченные трибуном главари мятежников, «трепетал вследствие множества домашних рабов»[32], скопившихся там.

Еще более яркую картину общественных отношений в Риме второй половины I в. н. э. нарисовал Тацит в связи с делом префекта города Рима Педания Секунда, убитого одним из своих рабов. Согласно давнему установлению, впрочем, уже не исполнявшемуся, всех рабов его фамилии[33], находившихся с ним под одной кровлей (а их насчитывалось 400 человек), должны были казнить. Однако сбежался народ, защищая «стольких невинных». В сенате, куда было перенесено дело, возникли колебания. Некоторые старались умерить излишнюю жестокость. Большинство же сенаторов высказалось за суровые меры. В этом отношении интересна своей аргументацией речь сенатора Гая Кассия. Он заявил, что хотя и раньше сознавал преимущество установлений и законов предков перед новыми декретами, однако, не желая вносить разноречие, он не противился и введению нового. Нынешний случай особый. Господин убит своим рабом, никто из живущих в доме рабов не предупредил его замысла и не выдал его. Более того, некоторые как будто готовы искать веские побудительные причины убийства и чуть ли не хотят сказать, что господин убит «за дело». Отмена старинного установления опасна, заявляет Кассий. «Если рабы станут нас предавать, то возможно ли будет нам жить одним среди более многочисленных, спокойным среди беспокойных, наконец, — если уж нам придется погибать не отмщенным среди виновных? Предкам нашим расположение умов рабов всегда казалось подозрительным, хотя бы они родились на тех же полях и в тех же домах и немедленно встречали любовь господ. А теперь, когда наши фамилии состоят из людей (чуждых) племен с совершенно другими обычаями, другими верованиями или не имеющими никаких (верований), то такую пеструю толпу можно удержать только страхом»[34]. Мнение Кассия взяло в сенате верх. Однако Тацит сообщает, что осуществить казнь было невозможно, так как «столпился народ и грозил каменьями и поджогом», и только вооруженные отряды, присланные Нероном, помогли провести казнь.

Далеко от идиллии и положение в армии. В изложении Тацита отношения между командирами (вплоть до императора) и солдатами напоминают отношения укротителя и опасного зверя. Действуя бичом и приманками, им удавалось держать легионы в повиновении. Но время от времени «зверь» выходил из повиновения, и тогда вспыхивали опасные военные мятежи. История империи полна таких выступлений. В 14 г. н. э., в год прихода к власти Тиберия, вспыхнуло восстание трех римских легионов, стоявших в Паннонии на Дунае. Зачинщиком мятежа был некто Перцений, который, подстрекая солдат к неповиновению командирам, призывал их воспользоваться сменой императора и требовать облегчения участи «мольбами или оружием». Солдаты, говорил он, переносят великие тяготы. Вся жизнь их проходит в непомерных военных трудах. Многие из них совершили по 30–40 походов, тела их изуродованы ранами, они подвержены суровостям побоев и случайностям войны. И все это за десять ассов в день, из которых надо выкраивать на оружие, одежду, палатки, откупаться от жестокости центурионов.

В том же году вспыхнуло восстание четырех германских легионов, стоявших на нижнем Рейне. С большим драматическим напряжением описывает Тацит эти события. «Наступило время, — говорили восставшие, — чтобы ветеранам добиться своевременного увольнения, молодым воинам — более щедрого жалования, а всем вместе — конца своих бедствий и мщения за жестокость центурионов»[35]. Множество восставших кричали, что они своими победами умножают пределы государства и сами императоры обязаны им своим положением. «Вдруг придя в неистовство, — пишет Тацит, — они обнажают мечи и нападают на центурионов — давний предмет ненависти солдат и повод к их жестокости. Повалив их, солдаты осыпают их ударами… затем избитых и истерзанных и частью уже бездыханных они бросают их в ров или прямо в Рейн»[36].

Такие восстания неоднократно возникали в эпоху империи, и по мере того как солдаты узнавали «тайну императорской власти», сами императоры все чаще становились жертвами выходивших из повиновения солдат.

На время империи приходится и целый ряд восстаний в завоеванных римлянами странах, превращенных в римские провинции. В 17 г. вспыхнуло восстание в Африке. В 21 г. начались волнения во Фракии. В том же году вспыхнуло восстание в Галлии, вызванное налоговыми тяготами, наложенными на покоренные племена.

В 61 г. произошло восстание в Британии. Тацит, оставивший нам его описание, вкладывает в уста одного из вождей следующую оценку римской завоевательной политики. «Мы, вольные, живя на краю земли, находили до сих пор защиту в самой нашей отдаленности и в этом заливе. А теперь уже сделался доступным и крайний предел Британии… Но далее уже нет жителей, одни лишь волны и скалы, а римляне еще враждебнее их. Напрасно старались мы уклониться от их надменности покорностью и смирением. Захватив весь обитаемый мир, они, когда им недостает уже грабить земли, начинают обшаривать море. Если враг богат — ими руководит жадность, если беден — честолюбие. До сих пор их не насытил ни Восток, ни Запад. Отнимать убивать, похищать — это на их лживом языке называется управлением, а где они все превратят в пустыню, там, по их мнению, господствует мир»[37].

Среди ряда крупных восстаний этого времени видное место занимает восстание в Иудее. Интерес к нему обусловливается не только его размахом, ожесточением, сложностью побудительных мотивов, где социальные факторы и религиозный фанатизм переплетаются с борьбой против римского владычества. Это восстание, начавшееся в 66 г. и в течение четырех лет представлявшее серьезную угрозу целостности римских владений на Востоке, примечательно и тем, что обнажает обстановку, сложившуюся в том районе, где как раз в эти десятилетия зарождалось и делало свои первые шаги христианство.

Маленькое рабовладельческое государство Иудея находилось как бы на стыке дорог международной политики древнего мира. Расположенное в юго-восточном углу Средиземноморья, оно на протяжении всей истории оказывалось в орбите дипломатических и военных столкновений крупных государств, возникавших в I тысячелетии до н. э. в этом районе. Древний Египет, Ассирия, Нововавилонское царство, Александр Македонский, эллинистический Египет Птолемеев, Сирийское царство Селевкидов в своих завоевательных устремлениях неизменно оказывали политическое или военное давление на Иудею. В ряде случаев это завершалось потерей на более или менее длительное время самостоятельности государства и по условиям того времени пленением его жителей. Процесс диаспоры — рассеяния евреев Палестины по различным районам Переднего Востока, начался еще в VIII в. до н. э., а на рубеже новой эры значительные колонии евреев имелись во многих больших городах средиземноморского бассейна.