— Наверное, у нас был общий знакомый, — пробормотал он, глотая слова.

— Какой-нибудь другой больной.

— Кто именно?

— Не могу сказать. Не припомню. Надо будет посмотреть записи, — он взял шприц, нажал на поршень и снова положил шприц на место. — А может, и в записях ничего такого нет.

— Видите ли, — сказал я, — мне хотелось бы поговорить с людьми, которые знали дядю Мэтта. Если это не очень хлопотно, загляните, пожалуйста, в свои записи.

— Ну, разумеется, — промямлил Осбертсон. — Хотя это — истории болезней, они не подлежат разглашению, и я не должен... — Он взял пузырек с надписью «спирт» и поставил его на место. — Говорить о них с посторонними.

— Я не хочу читать истории болезней, — сказал я. — Если бы вы могли просто сообщить мне имя человека, который прислал к вам моего дядьку...

Осбертсон взял коробочку с ватными тампонами, вытащил один, поставил коробочку на место и положил тампон на крышку коробочки.

— Конечно, — невнятно произнес он, уткнувшись подбородком в грудь. Это наверняка в старых записях. Вероятно, их не так-то просто разыскать...

— Пожалуйста, попробуйте, — попросил я.

— Не знаю, смогу ли... — он умолк и повернулся ко мне спиной.

Осбертсон взял со стола пузырек, потом шприц, и проколол иголкой резиновую затычку. Затем пробормотал что-то невразумительное, хотя общее направление его бормотания было совершенно ясно.

Что он задумал? Ввести мне какое-то зелье?Отключить меня? Может быть, даже умертвить? Я попятился от Осбертсона, огляделся по сторонам и заметил на топчане резиновый молоточек, какими врачи постукивают пациентов по коленкам. Я принялся бочком подбираться к нему.

Доктор тем временем снова заговорил в полный голос.

— Все это, разумеется, довольно необычно, — сказал он. — Вы, конечно, понимаете, что врач должен быть очень осторожен. Как знать, с кем можно, а с кем нельзя делиться сведениями? Врач имеет определенные обязательства перед своими больными.

Говоря, он набрал в шприц жидкости из пузырька, выдернул иголку из затычки, положил наполненный шприц на стол и выбросил пузырек. Очевидно, он стремился проделать все это так, чтобы я ничего не заметил. Осбертсон стоял ко мне спиной и притворялся рассеянным.

Я был уже совсем рядом с молоточком. Если Осбертсон нападет на меня со своим шприцем, я доберусь до топчана одним прыжком, схвачу молоточек и, даст бог, выбью шприц из руки доктора и скручу его, прежде чем он осуществит задуманное. Меня записали на прием последним. При нужде я продержу Осбертсона в заточении всю ночь, вытяну из него необходимые сведения и добьюсь объяснений столь странного поведения.

Пока же я делал вид, будто не замечаю его приготовлений.

— Надеюсь, вы понимаете мое любопытство. В конце концов, гибель дядюшки сделала меня богатым, очень богатым, и я чувствую себя обязанным ближе узнать его, хотя бы и посмертно, — сказал я.

— Конечно, конечно, это вполне понятно, вполне.

Продолжая болтать в том же духе, доктор Осбертсон закатал свой левый рукав. Может, хотел развеять мои подозрения, усыпить бдительность? Заставить меня думать, будто он — диабетик и готовится впрыснуть себе очередную дозу инсулина?

Он и впрямь далеко зашел в своем притворстве. Открыл флакон со спиртом, смочил ватный тампон, протер кожу над левым локтем. И все это время доктор вещал:

— Это — самое естественное чувство на свете. Человеку свойственно ощущение родства. Близости к тем, кто, умирая, оставляет ему деньги.

Особенно, если денег много. Да, особенно, если много.

Осбертсон взял шприц. Я придвинулся еще ближе к резиновому молоточку.

Доктор вонзил иглу себе в руку и надавил на поршень.

Челюсть моя отвалилась, будто люк в днище самолета. Я смотрел, как Осбертсон кладет шприц, прижимает к месту укола тампон, сгибает руку в локте и, наконец-то, отворачивается от столика.

— Ваш приход ко мне вполне понятен, — сказал он, подходя к покрытой бумагой серой кожаной больничной каталке и ложась на нее. — Извините, что не смог оказать вам существенной помощи, — сонно добавил Осбертсон.

— Что вы делаете? — воскликнул я гораздо громче, чем следовало.

— Сто, — ответил он. — Девяносто девять. Девяносто восемь. Девяносто семь.

Я ринулся к доктору. Глаза его были закрыты, черты смягчились. Со сложенными на груди руками он выглядел на удивление умиротворенным.

— Проснитесь! — заорал я. — Вам придется ответить на мои вопросы!

Просыпайтесь!

— Девяносто шесть, — продолжал Осбертсон. — Девяносто пя...

Девяносто че... Девввв...хрррр.....

Я принялся трясти его и шлепать по щекам. Я орал ему в ухо. Я почти сел на него верхом, прижав ногой, чтобы покрепче ухватить за плечи и встряхнуть посильнее.

В этот миг открылась дверь, и вошла медсестра.

Для начала она вскрикнула. Потом истошно завизжала:

— Убииииииийство!

И, развернувшись, ринулась прочь по коридору с воплем:

— Он убил доктора!

Осбертсон мирно почивал, чуть улыбаясь во сне. Ну, а я бросился спасаться бегством.