Этим же утром Рейа войдет в детскую комнату и зарыдает от счастья. Она увидит, как её девочка стоит на ногах в собственной кроватке. Улыбаясь, она глядит на маму своими ангельскими глазками, попутно сжимая и разжимая перед собой в воздухе свой крохотный кулак, точно просясь на руки.
Только в конце дня, во время игры со своим чудесным образом исцелившимся дитём, Рейа увидит незнакомые её бутылочки, стоящие на камине. Рядом с ними же она обнаружит записку, в которой красивой рукой Яники написано послание к старцу, спасшему теперь уже не одну жизнь.
Мы подъехали к Насса. Я не спешу глушить двигатель, предчувствуя, что он вот – вот выйдет. Как бы там не было, но на сей раз я ошибся. Его всё нет и нет. Мы с Яникой переглянулись и молча вышли из автомобиля. Снаружи оказалось намного холоднее, чем мне казалось. Морозный воздух тут же дал знать о себе, ворвавшись в мои легкие. Щеки начало легко покалывать. Небольшой заряд бодрости мне не повредит.
Мы зашагали к калитке. Точно подгоняя нас, в наши спины ударил взявшийся неоткуда морозный ветер. Калитка заперта. Меня это удивило и насторожило, ведь если Насса дома, то калитка должна быть открытой.
– Подожди меня здесь, – сказал я Янике.
Убедившись, что за нами никто не наблюдает, я без особых усилий перепрыгнул ворота. Я сразу же заметил, что на входной двери от ветра теребиться лист бумаги. Подойдя ближе, я увидел, что это записка, оставленная Насса лично для меня:
Дорогой друг, ты всегда был мне братом и, несмотря ни на что, это осталось неизменным. Я бесконечно рад за тебя. Невероятное счастье, что вы с Яникой вновь вместе. Как же хорошо, что мы смогли пройти те испытания, которые судьба припасла для нас. Да, пусть и не все, но мы справились.
Брат, никогда не позволяй себе думать о том, что я в чем – то тебя обвиняю. Не позволяй Янике думать о том, что она в чем – то виновна. Теперь у меня есть лишь вы, и я люблю вас. Пусть в вашей жизни больше никогда не будет поводов для волнения. Вы заслужили тот покой, о котором вы так давно мечтали.
Я прошу вас, ни в коем случае не волнуйтесь за меня. Я обещаю вам, я даю слово, что со мной всё будет хорошо. Я также обещаю тебе, что мы вновь встретимся, и это обязательно произойдет. Верь мне, как ты верил тогда!
Простите меня, ведь это может показаться жестоким с моей стороны. Я ушел, не попрощавшись, но я ушел, чтобы вернуться. Мне нужно время. Я разберусь с собой, со всем тем, что меня теперь ожидает и со всем тем, что уже позади.
Смотри, Аксей, смотри! По небу снова плывут кораблики! Какие красивые кораблики, уверяю тебя, они точно живые! Как они прекрасны.
Ветер вырвал белый лист битый не столь чернилами, а словами. Каждое слово этой записки весит намного больше, чем за него мог отдать бы самый щедрый человек.
Я падаю перед дверьми на колени, точно передо мной алтарь. Усилившийся ветер начал трепать мои волосы, засыпая их снегом.
– Нет, Насса, – застонал я.
Из моих глаз хлынули слезы. Внутри меня всё сжалось в маленький комок. Я не хочу, чтобы всё закончилось именно так.
– Нет, – из меня вырвался душераздирающий крик протеста.
Вскочил на ноги, я расшиб двери в щепки. Я мчусь из комнаты в комнату, надеясь найти в одной из них своего друга. Дом пуст. Я останавливаюсь посреди коррида, в который всё тот же ветер начал заносить снег. В дверях стояла Яника. Я плачу. В её руках та же записка. Она всё знает. Её остается только поскорее вывести меня из этого дома, пока я не осознал до конца очередную непредвиденную потерю в своей жизни.
Я не любуюсь им. Я просто смотрю на морозный закат. Яника молча ведет автомобиль. Мы мчимся по заснеженный простором в сторону города, где я заберу свои вещи, а после мы отправимся в дом моего отца, который вновь станет нашей обителей на неопределенное время, за которое мы постараемся как можно больше узнать о себе. Нам нужно разобрать с тем, кто мы теперь и в какую сторону нам предстоит двигаться дальше.
VII
Я не знаю точно, пролетело ли время быстро, или же, оно тянулось бесконечно долго. Как бы там не было, сегодня ровно год с того самого момента, как в огне догорела последняя частица Гвида. В этом году октябрь оказался боле теплым, нежели прежде, в те дни, когда всё казалось предельно напряженным, и весь мир вокруг нас был иным и новым.
Яника всё так же держит меня под руку. Мы неспешно шагаем в сторону озера. Мы забрались на тот самый утес, с которого для меня начался новый отчет.
– Вот, подержи, пожалуйста.
Яника передала мне рюкзак, чтобы ей было удобнее достать банку. Её волосы разлетаются от ветра. Он дует как – раз в сторону озера. Это нам на руку.
– Спасибо, – Яника передала мне банку, которая мешает ей спокойно накинуть рюкзак на плече.
Я поставил сосуд, практически до краев наполненный пеплом, на то самый камень, который когда – то служил мне столом.
– Я думаю, что от этого нам станет легче, – сказал я.
– А я в этом уверенна.
Я снял с банки крышку. Мы подошли к краю утеса. Далеко внизу серые волны разбиваются о скалы, превращаясь в белую пену. Вверху, точно над нашими головами пролетают тяжелые осенние облака, а сама осень наполнена запахом сырости и опавшей листвы.
Я наклоняю банку и из неё потянулся длинный шлейф, некогда являвшийся кошмаром не только для нас. Я очень надеюсь, что сейчас все те, кого Гвид так или иначе смог чем – то ранить в данный момент почувствуют ярко выраженно чувство облегчения. Не важно, где они сейчас, в нашем мире, мире людей или где-нибудь ещё.
Даже горя, он не переставал излучать что – то мерзкое. Я сейчас смотрю на летящий пепел, который вот – вот раствориться в воде, но, не смотря на это, он кажется мне не просто остатками гари, а чем – то живым, где – то в глубине души пугающим меня явлением.
Яника сжала мою руку ещё крепче. Кажется, что всё позади. Кажется, что только сейчас я смог насладиться покоем в полной мере. Для идиллии не хватает всего одного – Насса.
Стоя здесь сейчас я ещё не знаю о том, что сегодня почтальон несколько раз перечитал адрес на конверте, предполагая, что в нем какая – то ошибка. Убедившись в её отсутствие, он переложил письмо в отдельный кармашек своей сумки, решил доставить его последним за весь рабочий день, ведь адресат живет намного дальше того дома, который в его понимании отложился, как самый отдаленный.