До обеда они прогуливались по дому — с таким роскошным убранством, что в сравнении с ним особняки Фалмута казались скромными. На стенах и над мраморными каминами висели прекрасные картины Рубенса, Ланфранка, Ван Дайка и Рембрандта. При знакомстве имя лейтенанта Армитаджа ни о чем не сказало Демельзе, пока она не увидела, как он приветствует Росса, а затем поняла, что это тот самый родственник Боскауэнов, которого Росс освободил из тюрьмы Кемпера. Он был привлекательным юношей, чья бледная кожа, вероятно, результат долгого заключения, подчеркивала большие темные глаза с ресницами, которым могла позавидовать любая женщина. Но в резких чертах его лица и спокойных задумчивых манерах не было ничего женственного. Демельза заметила блеск в его глазах, когда он на нее посмотрел.

Сели за стол только в три часа. Демельза оказалась напротив лейтенанта Армитаджа, между Дуайтом и генералом Макармиком. Последний, несмотря на преклонный возраст, держался бодро и раскованно, как человек, имеющий мнение по любому вопросу и без стеснения его оглашающий. Одно время он был членом парламента от Труро, командовал полком в Вест-Индии и нажил состояние на торговле вином. Он был вежлив и очарователен со всеми, но в перерывах между блюдами, когда руки оказывались свободными, то и дело прикасался к ноге Демельзы выше колена.

Изредка она гадала, что в ней так притягивает мужчин. Прежде, когда она посещала разные приемы и балы, пара-тройка всегда просили ее о следующем танце, а часто поклонников было больше. Сэр Хью Бодруган по-прежнему пару раз в год с надеждой заезжал в Нампару, вероятно, ожидая, что в конце концов его настойчивость удостоится награды. Два года назад на приеме в Трелиссике француз нашпиговал все свои речи во время обеда неприличными предложениями. Что-то явно не так.

Будь она исключительной красавицей, как, к примеру, Элизабет Уорлегган, или такой же необыкновенной, как Кэролайн Энис, еще можно было бы понять. Но она просто вела себя дружелюбно, и мужчины делали неверные выводы. А может, чувствовали в ней какую-то женскую силу, которая их притягивала. Или из-за ее низкого происхождения считали легкой добычей. То ли такое поведение просто в порядке вещей. Нужно спросить Росса, часто ли он тискает женские коленки под обеденным столом.

Говорили главным образом о войне. Мистер Роджерс недавно общался с французскими эмигрантами и считал, что только созданная Директория вот-вот рухнет, а с ней и вся республика.

— Разложение не только затронуло мораль и религию, — заявил мистер Роджерс, — но касается всего, что требует волевых усилий — желания исполнять долг или любой ответственности, или как-либо действовать от имени нескольких богохульных фанатиков, вцепившихся во власть. Вот вы, сэр, — обратился он к Россу, — наверняка подтвердите мои слова.

Росс кивнул скорее из вежливости, чем в согласии.

— Я лишь вскользь столкнулся с республиканцами, только с теми, кого встретил во время... так сказать, стычки. Увы, по моему опыту, большую часть этих эпитетов можно применить и к французским контрреволюционерам.

— Тем не менее, — настаивал Роджерс, — осталось недолго ждать краха текущего режима во Франции. А вы как считаете, Армитадж?

Молодой лейтенант отвел взгляд от Демельзы и ответил:

— Знаете, хотя я провел во Франции девять месяцев, но видел не больше, чем в первые девять дней, когда меня везли из одной тюрьмы в другую. А вы, Энис?

— Кемпер, — сказал Дуайт, — был похож на ад. Да, иногда мы слышали разговоры часовых. О том, что цены за год увеличились в двенадцать раз.

— В 1790 году в Париже можно было купить шляпу, и дорогую, за четырнадцать ливров, — вставил Роджерс, — а теперь, как мне сказали, она стоит около шести сотен. Крестьяне не продают продукты на рынке, потому что ассигнации, которыми за них расплачиваются, теряют стоимость уже на следующей неделе. Страна не может позволить себе войну без солидной финансовой основы.

— Питт тоже так думает, — сказал сэр Фрэнсис Бассет.

В тишине, которая за этим последовала, Росс произнес:

— Вроде командовать французской армией в Италии поставили того молодого генерала, сокрушившего контрреволюционеров в Париже? В этом месяце. Что-то вроде того. Вечно забываю его имя.

— Бонапарт, — подсказал Хью Армитадж. — Это он взял Тулон в конце девяносто третьего.

— Там есть целая группа молодых генералов, — сказал Росс. — Самый одаренный из них — Гош. Пока они живы, командуют войсками и не проигрывают сражений, трудно поверить, что революция исчерпала себя. Вполне возможно, что они просто проигнорируют привычный взгляд на войну и финансы и воспользуются еще существующим импульсом. Многие годы армии довольствовались вместо жалования лишь награбленным в покоренных странах.

— Этот Бонапарт укротил контрреволюционеров, начав палить по ним из пушек, выкосил целые улицы картечью, убив и искалечив своих же сограждан! — воскликнул Баcсет. — С таким человеком точно нужно считаться. А эта их Директория, сместившая других кровавых тиранов, все пятеро ее членов — преступники в любом смысле этого слова. Они не могут позволить, чтобы военная машина остановилась. У них, как и у этих молодых генералов, есть только один выход — побеждать или погибнуть.

— Я рад, что вы так красноречиво высказались по этому поводу, — сказал лейтенант Армитадж. — А то мой дядя решил, что за обедом у известного вига я скорее услышу разговоры о мире и благоволении революции.

— Ваш дядя мог бы и лучше в этом разбираться, — холодно ответил сэр Фрэнсис. — Подлинный виг — такой же английский патриот, как и любой житель страны. Трудно найти большего противника революционеров, чем я, поскольку они нарушили все божьи и людские законы.

— Я всю жизнь был тори, — заметил генерал Макармик, — но не мог бы выразиться лучше!

Демельза отодвинула колено.

— Свист картечи, — продолжал он, уверенно отыскав колено вновь, — свист картечи и в нашей стране нередок. Выстрелить в карету короля, когда он ехал на открытие парламентской сессии! Какая гнусность!

— Вроде бы это были лишь камни, — вставил Дуайт. — И кто-то выстрелил из рогатки.

— А потом пустую карету перевернули на обратном пути и чуть не переломали! Этим мерзавцам и выродкам нужно преподать урок!

Демельза взглянула на стоящую перед ней тарелку с вареной треской под креветочным соусом, а потом на леди Бассет, чтобы узнать, какую та берет вилку. Несмотря на суровые времена, когда патриоты считали необходимым ограничить себя в еде, обед был по-прежнему обильным. Суп, рыба, оленина, говядина, баранина, взбитые сливки с шерри и лимонный пудинг, бургундское, шампанское, мадера, шерри и портвейн.

Некоторое время обсуждали местные сплетни: внезапную кончину сэра Пирса Артура, члена парламента от Труро — теперь там придется проводить новые выборы; предпочтут ли Фалмуты нового члена парламента в пару к капитану Говеру в Палате общин из местных? Когда все посмотрели на лейтенанта Армитаджа, тот улыбнулся и покачал головой.

— Не спрашивайте меня. Я не кандидат и понятия не имею, кто им станет. Дядюшка не поверяет мне свои мысли. Что насчет вас, генерал?

— Нет-нет, — ответил Макармик. — Это уже в прошлом. Ваш дядя будет искать человека помоложе.

Потом пылко спорили по поводу того, нужна ли графству центральная больница, чтобы бороться с распространяющимися среди шахтеров болезнями, и среди прочих мнений сэр Фрэнсис Бассет и доктор Дуайт Энис считали, что такую больницу нужно построить неподалеку от Труро.

Говорили о том, что Джонатан, старший сын Рут и Джона Тренеглосов, подхватил оспу, и доктор Чоук сказал, что она не заразна, но три сестры, заглянувшие к больному, тоже заболели, хотя уже поправляются.

Демельза обрадовалась, когда обед закончился. Не то чтобы ее сильно волновали приставания генерала Макармика, но его рука становилась всё горячей, и Демельза опасалась за платье. И конечно, когда она взглянула в зеркало, то обнаружила жирные пятна.

Во время обеда облака разошлись, ветер стих, и теплое желтое солнце стояло низко над горизонтом, так что Бассеты предложили прогуляться по саду до леса, где с террасы можно было увидеть северные утесы и море.