Присев на скамейку у переднего ряда столов, он продолжал невозмутимо поправлять зажим на галстуке жилистыми иссиня-черными руками.

— Если б нам удалось уговорить старину Сэма бросить пересчитывать свои деньжата, он стал бы пунктуальнейшим полицейским в целом участке, — сказал Билкинс, глядя на седовласого негра сверху вниз пустыми маленькими глазками.

— Сегодня день квартплаты, лейтенант, — ответил Такер. — А значит, мне надо успеть обойти всех жильцов да собрать свою долю с их жалких пособий, прежде чем они спустят все денежки в ближайшей винной лавчонке.

— Чем же ты отличаешься от тех домовладельцев-евреев, — хмыкнул Билкинс, — что пьют черную кровь гетто и не дают никому продохнуть в Ист-Сайде?

— Что ж мне, забрать их всех с собой на запад, так, что ли? — спросил Такер с рассудительностью, взорвавшей дружным хохотом сонную дрему полицейских утренней смены.

— Если кому не известно, поясню: наш Сэм хозяйничает на доброй половине всего Ньютонского округа, — сказал Билкинс. — А полицейская работа — это его хобби. Вот почему он вечно опаздывает по первым средам каждого месяца.

Если б нам только удалось уговорить его пореже пересчитывать хрустящие бумажки, он сделался бы примерным полицейским. А если заодно переколотить еще и все зеркала в этом здании, можно быть уверенным, что и Фелер больше никогда не опоздает.

Теперь смех, казалось, рвал комнату на части, Рой густо покраснел и выругался от досады. Это несправедливо, думал он, ужасно несправедливо. И совсем не смешно. Пусть я немного тщеславен, знаю, за мной это водится, да не тщеславней же других!..

— Кстати, Фелер, вам с Лайтом надо бы держать ухо востро да поменьше хлопать ресницами на своем участке: тот проныра опять нас клюнул сегодня ночью, так что рано или поздно — по-моему, скорее рано, чем поздно, — он кому-нибудь точно задаст жару.

— Снова оставил свою визитку? — спросил Лайт, напарник Роя на весь месяц. Этот сутулый негр, отслуживший в полиции уже полных два года, для Роя был совершенной загадкой. Похоже, когда их пути разойдутся, с этим длинным типом (Лайт был лишь самую малость выше его самого) не будет так, как бывало до сих пор с другими неграми: Рой не станет поддерживать с ним никаких отношений.

— На этот раз он выложил ее прямо на чертов кухонный стол, — сухо произнес Билкинс и пробежал ручищей по круглой лысине, не переставая попыхивать искусанной трубкой. — Чтоб было понятно, о чем мы толкуем, повторяю для новеньких: за последние два месяца сукин сын только в одном Девяносто девятом квадрате совершил пятнадцать квартирных краж. И при этом даже ни разу никого не разбудил, за исключением единственного случая, когда какой-то паренек, только-только перед тем вернувшийся домой и не успевший еще толком заснуть, раскрыл глаза и тут же получил металлической пепельницей в челюсть, а грабитель сиганул в окно, разбив при этом стекло и подняв переполох. Его визитка — кучка дерьма, которой он щедро разгружается на самом видном месте.

— Зачем ему это? — спросил Блэнден, кучерявый юноша с большими круглыми глазами. Энергичный мальчик, а для салаги чересчур энергичный, подумал Рой. И подумал о том, что акт испражнения и есть, очевидно, та самая «реакция триумфа», о которой упоминает Конрад Лоренц, — все равно что поведение гуся, надувшего грудь и захлопавшего крыльями. Все объясняется очень просто, размышлял Рой, обычная биологическая реакция. Я мог бы прочесть им лекцию на эту тему.

— Кто его знает! — пожал плечами Билкинс. — Так поступают многие грабители. Совершенно обычная штука, все равно что заказ товара по почте, приходящий без всякого опоздания. Вероятно, этим они выражают свое презрение к обывателям, закону да и всему остальному тоже, так я себе представляю. Но в любом случае засранец есть засранец, и, по-моему, было б просто чудесно, если б как-то ночью проснулся кто из хозяев, схватил бы дробовик и хорошенько прицелился в него, сидящего на корточках на кухонном столе, вспотевшего от натуги, а после — бабах! — и устроил бы ему дыру пошире, дыра для засранца — первое дело.

— На него по-прежнему никаких данных? Как с описанием? — спросил Рой, все еще страдая от необоснованного замечания Билкинса о зеркале. Ну хватит, сказал он себе, надо быть выше чужой глупости.

— Ничего нового. Мужчина, негр, лет тридцать — тридцать пять, среднего телосложения, носит завивку — вот и вся информация.

— Ну, прямо настоящий сердцеед, — сказал Такер.

— Жаль только, что его мамаша не пожелала вовремя подмыться, — сказал Билкинс. — Ну ладно, скажу по секрету, что последние три минуты проверял ваш внешний вид. Выглядите вы, ребята, как огурчики, молодцы, только вот Уайти Дункан решил засушить на своем галстуке всю подливку из-под жаркого.

— Разве? — спросил Уайти, озабоченно глядя на короткий галстук, смешно вздымаемый брюшком. За год оно опухло дюйма на три, на глазок прикинул Рой. Слава небесам, ему больше не нужно работать с Уайти в паре.

— Я видел его прошлым вечерком в «Пристанище сестры Мэйбелл», что на Центральной авеню, — сказал Сэм Такер, посмотрев на Уайти с нежной улыбкой. — В день получки он приходит на работу на пару часиков пораньше и, чтобы подкрепиться на всю катушку, скорей бежит к сестрице Мэйбелл.

— На кой черт Уайти деньги, когда он и так с голодухи не помрет? — выкрикнул голос сзади, вызвав смешки.

— Кто это сказал? — спросил Билкинс. — Чаевых и дармовую закуску мы не принимаем. Кто, черт его дери, это сказал? — Затем обернулся к Такеру. — По-твоему, Уайти что-то замышляет? Скажи нам, Сэм. Неужто он решил приударить за Мэйбелл?

— По-моему, он изо всех сил пытался выдюжить, лейтенант, вроде как сдать экзамен, — ответил Такер. — Сидел там в окружении десятка-другого черных рож и был заляпан соусом жаркого от бровей до самого подбородка.

Черт, да вам в целый век не представить себе этой физиономии, розовой и свежей, как у молоденького поросенка. Мое мнение такое — экзамен сдавал.

Да и кто в наши дни не хочет заделаться черным!

Билкинс пыхтел трубкой и выпускал серые клубы дыма, блуждая бездонными глазами по комнате. Казалось, он был удовлетворен тем, что у всех здесь хорошее настроение; по своему опыту Рой знал: Билкинс ни за что не отправит их на утреннее дежурство, пока не рассмешит или не заставит взбодриться как-то иначе. Однажды Рой подслушал, как лейтенант внушал молодому сержанту, что нет, мол, такого человека, которого следовало бы муштровать на военный манер перед тем, как отправить дежурить на улицу с полуночи до девяти утра. Такого человека нет и быть не может. Только вот, размышлял Рой, не слишком ли мягок Билкинс: его дежурства отнюдь не отличались высоким процентом арестов, или врученных повесток в суд, или чего-нибудь в том же духе, разве что славились всеобщим прекрасным настроением — более чем сомнительное преимущество на полицейской службе.

Полицейская работа — дело серьезное, рассуждал Рой. А клоунам самое место в цирке.

— Сядешь за руль или будешь «учетчиком»? — спросил Лайт, когда с перекличкой было покончено, и Рой догадался, что напарник предпочитает вести машину: прошлой ночью он уже сидел за баранкой, а значит, отлично знал, что нынче очередь Роя. Но коли спросил, выходит, надеялся, что тот ее уступит. К тому же Лайт испытывал определенную неловкость оттого, что Рой не в пример ему умел безукоризненно составить любой рапорт, так что в его присутствии для Лайта было сущим наказанием следить за вахтенным журналом и сочинять донесения, а именно это входило в обязанности «пассажира».

— Если хочешь шоферить, я займусь писаниной, — ответил Рой.

— Поступай, как тебе по душе, — сказал Лайт, зажав меж зубов сигарету.

Рой часто думал о том, что чернее негра он, пожалуй, никогда не видал.

Такой черный, что не понять, где кончается шевелюра и начинается щека.

— Ты же хочешь сесть за руль, ведь так?

— Я — как ты.

— Так хочешь или нет?

— Ладно уж, я поведу, — ответил Лайт, а Рой в раздражении подумал: вот и началась ночка. Если есть в человеке изъян, какого черта он в том не признается, будто можно от него избавиться беготней от правды! Он надеялся, что своей прямотой и откровенностью помог Лайту распознать хотя бы некоторые из «приемов самозащиты», которыми тот так часто пользовался.