— Домой? — Спросил шофер.

— Да, — ответил Федор, размышляя о плохом знаке, так неожиданно возникшем на заводской ограде.

38

Скандалы между Колей и Верой начались неожиданно и были болезненными для обоих. Как-то вечером, когда они вернулись из кино, Коля, не зажигая света в своей маленькой комнатке, посадил Веру на колени, погладил рукой ее шелковистые волосы и тихо, задумчиво сказал:

— Вера, кого бы ты хотела — мальчика или девочку?..

Вера резко повернулась, коснувшись грудью его груди, затем откинулась назад и испуганным голосом спросила:

— Что ты... Зачем?.. Ни за что! Так и знай — ни за что!

В сумерках, разреженных светом уличных фонарей, Коля не видел ее лица, но догадывался, что оно сейчас плохое, неприятное. Он очень не любил, когда она злилась, ее лицо становилось тогда неразумным, несимпатичным. Коля в таких случаях спешил ее успокоить. Но сегодняшняя Верина вспышка была ему непонятна. Сначала она его удивила. Ведь Коля не сказал ничего такого, что бы могло ее обидеть. Разве это обидно, унизительно — иметь детей?

— Я не понимаю, чего ты закипела?.. Что тут такого?

— Ни за что!

Она с напряженной легкостью кошки спрыгнула с его колен, а он встал, включил свет. Лицо ее было действительно таким, каким он его представлял — злым, несимпатичным. Он иногда удивлялся этим внезапным изменениям, но сейчас ему было не до них.

— А я думала... — тихо сказала она. В ее голосе прозвучало разочарование.

— Что ты думала? — Раздраженно спросил Коля.

Вера подошла к кровати, положила руки на холодную никелированное дугу, подбородком облокотившись на скрещенные ладони. Волосы рассыпались золотым пушистым веером, но даже это не могло сейчас украсить ее лицо. Она смотрела в угол комнаты, а Коля видел ее профиль, окаменевший в гневной задумчивости.

— Что ты думала? — Переспросил он.

— Я думала, что в тебе больше свободы, поэзии, — не глядя на него, ответила она. — Мне не приходило в голову, что ты такой глухой эгоист.

— Эгоист? Ты понимаешь, что говоришь?

Коля сбросил пиджак, бросил его на застеленную тюлевым покрывалом кровать. Снял галстук, смял в руках.

— Я думала — ты хочешь закрепить свое имя среди лучших людей страны. Что у тебя высокие порывы, большие желания, смелые взлеты. А ты вон о чем... О пеленках.

— Да разве это мешает?

Вера оторвала руки от спинки кровати, посмотрела на него голубыми глазами, что сейчас, в ярком освещении, казались зеленоватыми, как стоячая вода, и сердито сказала:

— Тебе не мешает. А мне? Ты об этом подумал? Я еще даже не жила по-настоящему. Ты хоть раз заговорил о том, чтобы послать меня на курорт? Хоть раз? Ты знаешь, что такое озеро Рица?.. Да нет, ты вообще ничего не знаешь. Или если знаешь, то только для себя.

Сейчас Вера не играла — она ​​была сама собой. Ее раздражало, возмущало, что в Коле оказалось меньше оригинального, чем она думала. То же самое однолинейное, шаблонное мышление, что и у большинства людей. А она верила, что он не похож на других, выше них. Видимо, прав был Солод, когда говорил о стандартизации человеческих душ.

— Как все это бесконечно скучно! — Воскликнула она. — Все на один манер. Все стрижены под одну гребенку. Объелись прописными истинами. Хоть бы что-нибудь своего, оригинального. А я как раз в тебе видела это оригинальное!..

Коля смотрел на нее и не мог понять, что вызвало ее гнев, о какой оригинальности она говорит. Он, не имея возможности контролировать свои движения, не заметил, что сидит на столе, опрокинув любимую Вериных статуэтку, изображавшую обнаженную женщину в объятиях бронзового змея.

В окно донеслись звуки аккордеона. Мелодия была богата на неожиданные задушевные интонации. Так умеет играть только Василий Великанов. Вера нервным жестом поправила статуэтку.

— Вот только и оригинального — сесть на стол, ходить по улицам с аккордеоном... Что изменилось? Ну, была гармошка. Теперь — баян и аккордеон... А вы так и остались сельскими парнями. Как во времена Гоголя. Только не хватает, что барашковых шапок...

— Прости, — соскочил со стола Круглов. — Но о какой ты оригинальности говоришь?

— Послушай, Коля, — сказала она мягче. — Человек отличается от животного тем, что имеет разум. Для человека мало есть, пить, рожать детей. Разве не так?

— Конечно. Так можно быстро омещаниться.

— Вот видите! — Снова рассердилась Вера. — У тебя было столько собственных хороших слов. Где они?.. Ты снова заговорил готовыми фразами.

— Вера, — улыбнулся Коля. — Я сам не люблю людей, говорящих готовыми фразами. Особенно, когда эти фразы не продуманы ими, а заучены. Например, как у Сумного.

Коля взял ее за плечи, приблизил к себе, заглянул в глаза. Почему это они несколько минут назад показались ему зеленоватыми, как стоячая вода? Да ничего же подобного! Голубые, как горные озера. Умные, светлые. И какая же у него красивая жена!..

— Скучно слушать Сумного. От таких людей много беды.

— Какая от них беда? — Лукаво спросила Вера.

— Та беда, что они опошляют наши святыни, делают их казенными. Ты посмотри, что они делают с поэзией, с искусством. Убивают живую душу, оставляют только холодную трескотню. Помнишь статью Сумного о лирике? Ту, где он распекает институтского поэта за то, что тот назначил свидание в городской читалке. Мол, вместо того чтобы повышать свой идейный уровень, свидание назначает... Помнишь?

Теперь смеялась Вера. Она откинула назад золотистую головку и даже задыхалась от смеха.

— Я не читала. Прозевала... Значит, он уже перестраивается. Недавно писал, что в поэзии боится человеческой грусти... А знаешь, почему я засмеялась?..

— Конечно. Как же тут не смеяться?

— Я смеюсь потому, что Сумной совсем не такой, как в своих статьях. Я его немного знаю... Идейный уровень! Умереть можно...

Она снова уселась на Колиных коленях, пыталась намотать на палец его жесткие волосы. Волосы были короткие, это ей не удавалось. Если бы Коля был опытным, он бы заметил, что в движениях ее пальцев сейчас проявила себя старая привычка, выработанная не на Колином жестком и коротком, как щетка для одежды, ершике.

— Значит, он напоминает того редактора, — сказал Коля, — о котором сложены такие строки:

Вера играла его волосами и задумчиво говорила:

— Волосы у тебя жесткие. Характер не шелковый. Видно, нелегко будет с тобой.

А Коле было легко. Он был рад, что Вера перестала сердиться, что так хорошо все закончилось. Ему не хотелось сейчас продолжать спор.

Прошла неделя. Они, как и раньше, наслаждались друг другом, говорили друг другу милые глупости, что в устах влюбленных имели нежное, волшебное содержание. Но продолжалось это недолго. Спор возник с новой силой. Начался он снова с разговора о детях.

— Ты ругаешь Сумного, а он лучше тебя, — сверкала зеленоватыми глазами Вера. — Да, лучше! Он хоть не верит в то, что говорит. Смеется в душе над людьми, которые верят его проповедям. А ты не человек, а ходячая газетная подшивка. Опять о морали... Какая мораль? Разве может быть мораль одна на всех? Каждый человек должен иметь собственную мораль. Он ее сам для себя создает...

— Что ты говоришь, Вера? — Тревожно, удивленно и растерянно смотрел на нее Коля. — Откуда это у тебя? Где ты слышала такое?

— Ты считаешь меня попугаем?.. Нельзя общими законами морали пользоваться, как отмычкой для каждой души. Есть люди сложные, выше прописных истин. Выше стандартов...

— Какие стандарты? — Недоумевал Коля.