— Смотрите, пожалуйста, товарищ Криничный.

Криничный перевернул книжечку растопыренными пальцами левой руки и протянул ее Солоду.

— А что же я могу сделать?.. Это не от меня зависит. Завербованных приехало гораздо больше, чем мы рассчитывали. Работы на всех не хватает. А государство не может платить, если не произведены определенные работы.

— Молчи о государстве! — Крикнул Доронин. — Почему не передали людей заводу?..

— Вот что! — Иронически улыбнулся Криничный. — Ты бы с этого и начинал... Нет, нет дураков. Мы людей вербовали, а он хочет теперь, чтобы ему передали. У нас месяца через три будет большая потребность в людях. Всем работы хватит. А тебе людей не дам. Не дам!..

— Ты говоришь, нет дураков? — Вскипел Доронин. — Есть они!..

— Вот как!.. Ну, знаешь что?.. Мы об этом еще поговорим, где следует, — угрожающе воскликнул управляющий трестом.

— Ты собираешься на меня жаловаться? — Стиснув зубы, протянул Доронин сильную жилистую руку к его груди. И тут между ним и Криничным встал Солод, загородив своей широкой спиной бледного, растерянного Криничного.

— Макар Сидорович!.. Успокойтесь.

Когда они вышли из кабинета Криничного, к ним робко подошла Олеся с ребенком на руках. На ее бледном лице выступили едва заметные розовые пятна.

— Ну что?.. Поговорили с ним?.. Попросили его за нас?

— Попросили, — ласково улыбнулся ей Доронин, овладев собой. — Соберите, пожалуйста, расчетные книжки и принесите мне в горком партии. Я завтра в десять утра вас там буду ждать.

— Вот большое вам спасибо!.. Может, и ребенка поможете устроить в ясли?

— Устроим. И очень быстро.

— Вот спасибо...

И она, взяв расчетную книжку из рук Солода, почти выбежала из коридора под утреннее солнце, видимо, впервые за последние два месяца заметив, как весело оно отражается в глазах ее ребенка.

Доронин пожал руку Солоду.

— Спасибо, что вы заступили этого негодяя. Могла бы быть большая неприятность. У меня потемнело в глазах. Забыл, кто я и что со мной. Я считал себя сравнительно спокойным человеком. Спасибо, Иван Николаевич.

А Солод подумал: «Пусть! Криничному — конец... Не жалко! Это тот туз, который решает игру. А завербованным... им просто повезло».

Вернувшись домой, Доронин долго не мог успокоиться. Позвонил секретарю горкома, но его в кабинете не застал...

Солод — работник надежный. Когда-то Доронину казалось, что в поведении Солода есть что-то неискреннее, неестественное. Даже тогда, когда Иван Николаевич спас Круглова, парторг подумал: «Поступок благородный. Но зачем почти час толкаться в цехе, выставляя напоказ изодранный костюм? Чтобы больше его видели... Самопожертвование... Это уже неприятно».

Сейчас же Макар Сидорович корил себя за такие подозрения. Видно, к Солоду надо просто привыкнуть. Есть люди, которые в самых искренних своих поступках могут показаться неискренними. Например, тот же Солод у Криничного... Этот жест, когда он подавал расчетную книжку... Это «я», когда он вышел вперед с видом человека, совершившего подвиг. Но здесь уже в неискренности никак нельзя заподозрить... Видимо, это от волнения...

18

Есть в природе явления, которые вызывают восхищение в душе человека, ощущение необыкновенной красоты и силы. Пожалуй, нет таких, кто остался бы равнодушным, глядя на горный водопад. Вода, падая с высоких гранитных скал, разбивается внизу о камни, и мелкая водяная пыль отдает сотнями маленьких радуг. Вместе они образуют огромный разноцветный веер, напоминающий собою хвост огненного, сказочного павлина. Кто не обратил бы внимания на пламенный след метеорита в темно-синем ночном небе? Прожил ты двадцать или пятьдесят лет, видел это явление десять или сто раз, ты все равно остановишься, поднимешь голову и залюбуешься огненным пунктиром, намеченным в ночном небе. Какое бы ни было у тебя плохое настроение, но, увидев радугу, во всей красе и величии поднявшуюся над зеленым простором, соединившую собой далекие горизонты, неизвестные города и села, приковавшую к себе тысячи восхищенных глаз, ты остановишься, как зачарованный, улыбнешься про себя, и твоя грусть, твоя печаль покажутся тебе ничтожными перед вечным торжеством жизни, перед прекрасным буйством сил природы. И возможно, если бы Маяковский, выглянув из окна, увидел над собой не свинцовое небо, а майскую радугу, его рука не потянулась бы к револьверу, спрятанному в ящике письменного стола...

Двадцатый век обогатил природу на прекрасные зрелища, добавив к существующим испокон веков чудесам захватывающие чудеса, созданные человеческими руками. Кому приходилось стоять на плотине Днепрогэса полноводной весной, когда днепровские энергетики вынуждены открывать все железные ворота, чтобы спустить часть воды, кто видел, как падает она с высоты десятиэтажного дома, вода всего могучего Днепра, кто слышал, как она ревет, бушует внизу, заливая радугами не только скалистые берега казацкой Хортицы, но, кажется, половину Украины, — тот не мог не почувствовать в своей груди необычную силу, гордость за человеческий ум, большое вдохновение ежедневной борьбы, ежедневного творчества. И если даже у тебя не удалась личная жизнь и если тебе уже не остается ничего, кроме твоего труда, ты в такие минуты скажешь себе — стоит жить, потому что жизнь прекрасна, прекрасен труд человека, прекрасны его результаты...

Не раз на душу Виктора наползали сомнения, и ум его затуманивался тяжелым личным несчастьем. Много раз он собирался все бросить, уехать в родной город, увидеть Валентину, взглянуть ей в глаза и спросить ее — неужели любовь может быть такой мимолетной?.. Но Виктор принадлежал к тем людям, которые умеют ценить собственное достоинство. Разве он не писал ей? На почту жаловаться нельзя. Десятки раз он убеждался, что люди, которые сваливают вину на почту, получали письма и не хотели на них отвечать. Предположить, что письма кто-то перехватил, тоже трудно — он умышленно не писал обратный адрес на конверте, а адрес завода печатал на машинке. Никто не мог знать, от кого это письмо. Валентина, наверное, получает немало писем от своих подруг по эвакуации. И наконец он заглянул в ее глаза на родном днепровском берегу. Глаза эти сказали — уходи, ты здесь лишний. Значит, он правильно сделал когда-то на вокзале, немедленно уехав в Магнитогорск.

Но почему Федор вот уже третий день прячется от него?.. Какими тайными выходами он исчезает из управления, когда туда приходит Виктор? Вот и сейчас Сотник приехал на завод в шесть часов вечера, как ему посоветовала секретарша директора. Зашел в приемную. Федор несколько минут назад был у себя, но его немедленно куда-то вызвали и он уехал.

Настроение у Виктора было тяжелое, давящее. Но когда он зашел в прокатный, его там встретило одно из тех невероятно прекрасных зрелищ, какими человек обогатил и, возможно, превзошел живописца-природу.

Приходилось ли вам видеть прокатный цех, тянущийся почти целый километр, где горячий стальной слиток превращается в тонкую полосу раскаленного металла?.. Сначала толстый, неуклюжий, он попадает под первые валы, его сжимает, превращая в долгий раскаленный брус, что называется слябом. Затем огромная, многометровая штаба бежит сотни метров по стальным роликам, неугомонно крутящимся, посылая ее вперед и вперед, попадает под вальцы, делается тоньше и длиннее, извивается огненной змеей, вибрирует, вздрагивает и бежит, бежит... Ее настигает вторая, третья, четвертая. И так без конца. Вместе они образуют на прокатном стане непрерывный огненный поток, поражающий своим величием и красотой. И кажется, что это какая-то необычная, незнакомая до сих пор в природе, впервые виденная стихийная сила, над которой вовсе не властен человек. Но вот то тут, то там на железных мостиках появляются фигуры капитанов стального огня — фигуры простых рабочих в простых брезентовых робах, словно им совсем нечего делать. Они смотрят на работу механизмов, переговариваются между собой. Будто не им здесь принадлежит решающее слово, а кому-то другому, незнакомому, загадочному. И наверное, приведи сюда человека с семнадцатого века, он бы упал на колени перед этим невероятным зрелищем, а тех, кому подвластно в цехе все до последнего винтика, принял бы за второстепенных служителей храма огня, которые способны лишь шептать молитвы и ставить свечи...