Они приближались. Воинственные крики лыкардов смешались с гиканьем Брахта. В воздухе засвистели стрелы, стальные наконечники их смертоносно поблескивали на солнце. Коричневоволосый лыкард вдруг откинулся назад и повалился на землю со стрелой в груди. Каландрилл вжался в шею гнедого. Одна стрела даже чиркнула его по голове, другая порвала рукав.

Но вот две группы сошлись, и Каландрилл забыл о сомнениях. Перед собой он видел звериный оскал воина, целящегося из лука прямо ему в грудь. Каландрилл развернулся в седле, пытаясь избежать смертельной стрелы и вовсю подгоняя коня, чтобы быстрее преодолеть разделявшее их расстояние и схватиться врукопашную. Он видел, как правая рука лыкарда отпускает тетиву, как он отбрасывает лук и выхватывает меч, и в следующее мгновение почувствовал сильный удар в левое плечо. Лыкард торжествующе ухмыльнулся, а Каландрилл страшно разозлился на какого-то дикаря, вознамерившегося убить его и поставить под вопрос их высокое предназначение. Он забыл обо всем на свете, кроме того, что надо выжить, и направил коня прямиком на врага, держа меч в высоко поднятой руке. Лыкард поднял свое оружие. Но Каландрилл выбил у него из рук меч и опустил клинок по дуге на грудь противнику, и из-под разверстой кожаной — туники брызнула кровь. Лошадь противника не успела еще промчаться мимо Каландрилла, как он нанес еще один косой удар на сей раз в спину лыкарда. Всадник завизжал, дернулся в седле и боком повалился на землю.

Каландрилл дрался как во сне, подныривая под опускающийся на него, как цеп, меч, делая выпады, не обращая внимания на крики боли и понимая, что где-то рядом точно так же Катя и Брахт парируют удары и нападают, а их клинки поблескивают алым. Развернув разгоряченного мерина, он обрушил удар меча на человека, из которого уже торчало две стрелы, пущенные Брахтом, и понял, что схватка подошла к концу. Лыкарды лежали в крови на примятой траве, лошади их нервно перебирали ногами и ржали. Брахт облизывал порезанную руку. На Кате не было ни царапинки.

— Катя! Вьючная лошадь! — резко выкрикнул Брахт. — Каландрилл, помоги мне собрать их лошадей.

— Мы их что, с собой возьмем? — спросил он, но Брахт покачал головой.

— Нет, мы снимем с них седла и уздечки и отпустим их на все четыре стороны. Они вольются в табун диких лошадей, и ни Ларрхыны ничего не узнают. Так мы выиграем время.

Каландрилл кивнул, сунул меч в ножны и соскочил с седла. Что-то задребезжало, он почувствовал жгучую боль в левой руке и левом боку, и в глазах у него потемнело. На лбу Каландрилла выступил холодный пот, и он задрожал всем телом. Перед глазами все поплыло, он замотал головой. Держа гнедого за повод левой рукой, он все еще тянул его за собой от места побоища. Животное мотнуло головой, и вновь острая боль пронзила Каландрилла, он выпустил поводья. Повернув голову, он увидел перья — красные и желтые — и кусок древка, торчащего у него из плеча. Он притронулся к нему правой рукой, и боль громом взорвалась у него в голове.

Он не знал, что упал, и понял это только тогда, когда увидел над собой Брахта, разглядывавшего его полными тревоги голубыми глазами.

— Ахрд! — воскликнул керниец. — Да ты ранен!

— Истинно, — согласился Каландрилл или подумал: он в этом он уверен не был, ибо в тот же миг мир для него почернел.

Глава пятнадцатая

Как крючок рыбака вытаскивает рыбу против ее воли из морских глубин, так боль вывела Каландрилла из бессознания. Как он этому ни сопротивлялся, деваться было некуда, и он пришел в себя и услышал пронзительный крик, который, как он понял сквозь затуманенное сознание, был его собственным. Он увидел над собой лицо Брахта: голубые глаза его были прищурены, выдавая крайнее сосредоточение, губы сложены в узкую полоску; в правой руке кернийца был окровавленный кинжал, а в левой — столь же окровавленная стрела. Он попытался приподняться, но сильные руки удержали его. До ушей его донесся Катин голос:

— Лежи спокойно, — и что-то еще — что он не понял, ибо опять погрузился в кромешную тьму. Затем чернота отхлынула и все вокруг окрасилось в багрянец: где-то очень далеко он видел Брахта с. раскаленным докрасна клинком, затем клинок приблизился к его плечу, и тут же острейшая боль пронзила все его тело, и Каландрилл забился в руках Кати, крепко вжимавшей его в землю; боль все нарастала и нарастала, и мозг его опять не выдержал, и юноша вновь погрузился в темноту.

Позже — сколько прошло времени, Каландрилл не знал — он очнулся, ощущая, что лицо и руки его мокрые, с рубашки капает. Вокруг было черным-черно. Лишь время от времени серебряная вспышка вырывала прерии из темноты. Он смутно сообразил, что идет гроза: гром грохотал где-то вдали, как огромный, неритмично ухающий барабан, а молния едва пробивалась сквозь его затуманенный взор чередой вспышек. Он смутно осознал, что сидит на лошади, идущей галопом, и каждый удар копыт о землю вызывает боль во всем теле. Каландрилл попытался вспомнить, как оказался верхом на лошади, и решил, что Брахт просто привязал его к седлу. Без посторонней помощи он бы скакать не мог. Да, впрочем, это и неважно. Жестокая боль, барабанившая в его теле, не позволяла ему думать ни о чем, а огонь, бушевавший в ране, накатывал на него, как приливы и отливы, заставляя его забыть обо всем на свете. Единственное, на что у него хватало сил, — это сдерживать тошноту. Он плотно закрыл глаза, заскрежетал зубами и попытался убедить себя в том, что боль стихает. Но это ему не удалось, и он вновь обмяк, голова упала на грудь, подскакивая с каждым взлетом лошади в галопе. Каландрилл вновь погрузился в темень.

Когда он открыл глаза, дождь прекратился, гроза на серебряных ходулях света ушла на запад. Холодный ветер обжигал лицо. Каландрилла передернуло. Во рту было сухо, в горле першило. Он решил попить, но когда попытался достать флягу, то понял, что правая рука его привязана к луке седла, а левая плотно прижата к туловищу. Он хотел было крикнуть, но из горла его вырвалось лишь какое-то карканье. Он заморгал, пытаясь сдержать слезы, выступившие на глазах то ли от дождя, то ли от горечи. Затем он разглядел, что мерин его привязан к седлу Брахта, а рядом с ним скачет Катя, ведя в поводу вьючную лошадь. Она заметила движение его головы и что-то выкрикнула, но Каландрилл не расслышал и опять закрыл глаза, радуясь, что они едут медленнее и что боль стихает.

После этого в глазах у него снова потемнело, и он перестал что-либо чувствовать. А когда пришел в себя, сообразил, что лежит на спине рядом с огнем. Дождь прекратился, но лицо его все еще было мокрым, а тело перекатывалось в волнах жара и холода. Кто-то обнял его за плечи и приподнял, и он застонал. Лицо Брахта оказалось совсем рядом. Керниец что-то сказал, но слова так и не пробились сквозь пелену тумана до его мозга. Каландрилл отказался от всяких попыток двинуться — слишком острой болью они ему давались — и просто лежал, дрожа, в руках кернийца, а Катя вливала ему в рот с ложки какой-то бульон. Лицо ее было расплывшимся пятном, лишенным всякого выражения. Он проглотил бульон и опять закрыл глаза, желая только одного: уснуть, бежать от боли.

Но боль вернулась, и он закричал, когда его вновь подняли на ноги.. Он не хотел садиться в седло, он не хотел страдать от болезненных толчков еще целый день.

— Надо, — сказал Брахт, и слово это долетело до сознания будто сквозь сильный ветер. — Эта местность слишком открытая. Надо скакать в лес.

Каландрилл замычал и опустил голову, соглашаясь и сжимая зубы, пока его поднимали и привязывали к седлу за ноги и за руки. Правой рукой он ухватился за луку седла. Голова кружилась, залитое солнцем поле мерцало, как мираж, словно он смотрел на него через колышущуюся воду. Его начало трясти. Он понимал, что у него жар, что пот катит с него градом и что боль скоро вернется.

Дера, не оставь меня, умолял Каландрилл. Помоги мне выдержать это испытание.

Он сморщился, когда гнедой топнул, недовольный тем, что его вновь, как игрушку, привязывают к вороному, а потом застонал, как только мерин пошел, и в теле его вновь забушевала боль. Когда Брахт перешел на легкий галоп, Каландрилл заскрежетал зубами, сдерживая стон. Он не был уверен, что выдержит эту гонку, и, когда сознание его помутилось, он даже был рад тому, что может спрятаться внутри себя.