— Ты думаешь все будет в норме? — спросила Элодия.

— Надеюсь. Но ты не рассказала мне ничего такого, с чем бы я могла обратиться к Гаунту.

Элодия ахнула.

— Нет, я не хочу, чтобы ты это сделала, — произнесла она. — Я просто….

— Я понимаю. Ты волнуешься. Может попробуешь что-нибудь выяснить? Поговори с кем-нибудь из старших. С кем-нибудь из лидеров, если ты их знаешь. И приходи через пару дней.

— Ты уверена? Я не хочу тратить твое время впустую.

— Все равно тут больше нечем заняться. Я схожу с ума до такой степени, что подтягиваюсь от потолка.

— Спасибо, — сказала Элодия.

IV

Руки Харджеона крепко сжали горло Элавии, пока ее губы не стали синими. Он видел, как кожа ее шеи побелела в местах возле его пальцев, когда он усилил нажим. Женщина попыталась сказать ему не делать этого, но ее глаза лишь выпучились.

В этом узком пространстве едва хватило бы места для двоих, чтобы просто передвигаться, не говоря уже о борьбе. Ему нужно было держать все под контролем. Нары отделялись друг от друга листами пластали. Вместо люков были занавески, а укромное местечко было только в отсеках в конце рядов напротив опорных балок.

— Пойми, — прошипел он, чтобы его не услышал кто-нибудь из солдат, тут и там шныряющих возле жилых отсеков. — Если ты кому-нибудь скажешь мое имя, я тебя убью. А ты знаешь, я на это способен.

Женщина наконец обмякла. Харджеон не смог удержать весь вес ее тела. Он отпустил ее, и Элавия неуклюже повалилась на землю. Он услышал, как хрустнул ее локоть, а затем еще один похожий звук, когда она ударилась головой в области брови. Рука была сломана. А на голове останется серьезный синяк.

Харджеон присел и дождался, пока Элавия придет в сознание. Спустя пару минут, как раз, когда он уже начал терять терпение, она закашляла, шумно вдохнула и затем застонала от боли в локте. Когда она села, ее рука безвольно повисла. Она поднесла правую руку к голове. У нее шла кровь.

— Ты ничтожество — выплюнул Харджеон. — Ты недостойна этого пособия. Это я его для тебя выбил, и я могу его забрать. Пойдешь к властям — выроешь себе яму. Ты же знаешь, что это значит?

Элавия даже не смела поднять на него взгляд. Она кивнула.

— Хищение у имперской гвардии — карается смертной казнью. Если расскажешь им о пособиях, они узнают, что и ты тоже причастна. И пустят пулю в твою тупую черепушку. Пойми это.

Элавия прекрасно все понимала. Понимала, что ее любимый погиб на Яго. Он принадлежал ей и для них этого хватало. У других людей было то, что они называли браком, но они так не хотели. Харджеон ей все объяснил. Она платила ему процент, чтобы она могла и дальше получать выплаты. Все, что она хотела — остаться с имперской гвардией и пройти тот путь, которым пошел бы ее возлюбленный, попытаться жить без него так, как она прожила бы эту жизнь вместе с ним.

Харджеон поднял воротничок своей формы, поправил задние поля куртки и ушел.

Капитан мог заткнуть ему рот, даже мог его унизить, но для этого он был у него один. А для Харджеона здесь были дюжины женщин, которых он пытал, которых обирал. Во время этих поборов со вдов помимо получения денег у рядового был свой мотив на заднем плане, и он уже получал свое.

V

— Уже уходишь? — спросил Бан.

— Ты не против? — спросила Элодия. — Я пообещала кое-кому…

Она замялась. Ей не хотелось врать своему мужу, но она не могла впутать его в то, чем занималась.

— Снова на своей службе? — спросил ее муж с улыбкой. — Ты слишком добра. Кому на этот раз ты пытаешься помочь?

— Ничего особенного, правда. Просто одна из вдов. Она потеряла своего мужа, а ты у меня в безопасности.

— Это верно, — ответил Бан, сжимая руку своей супруги. — Доктор Курт как раз хочет затащить меня обратно на этот тренажер для ходьбы через пять минут, поэтому иди. Делай свое благое дело. Увидимся завтра.

Элодия наклонилась, чтобы поцеловать мужа. Она не могла дотянуться, и он положил ладонь на ее шею сзади, придвинул ее к себе ближе. Поцелуй растянулся на долгие мгновения.

— Пациенту противопоказаны такие волнения, — сказала Ана Курт, направляясь прямо к ним по отделению. — Ему еще предстоит сегодня поработать.

— Прошу прощения, доктор.

— Во имя Императора, Элодия, зови меня просто Ана. И я просто шучу. Целуй своего мужчину при любой возможности. Это благоприятно для вас обоих.

— Нужно идти, — сказала Элодия, поднимаясь с края больничной койки с широкой улыбкой на лице. — Бан… Ана.

Спустя полчаса она была на жилых палубах, попивая то, что было предложено ей как кофеин, но в лучшем случае, лишь отдаленно его напоминало.

— Спасибо, что согласилась встретиться, Хонна — сказала Элодия, опуская кружку на стол.

— Жена капитана приходит ко мне с такой просьбой, разве у меня есть выбор? — ответила ее собеседница.

— Я бы никогда не стала принуждать тебя к разговору. Тебе нужно понять это. Надеюсь так и будет.

— Однако, мадам, вам даже не нужно принуждать, не так ли? Вам стоит всего лишь попросить.

Пожилая женщина сложила руки на груди и села обратно в свое кресло.

— Хонна, ты хорошая женщина и все это знают. Другие доверяют тебе. Ты помогаешь им в родах. Утешаешь их, когда они горюют по своим мужьям. Ты рядом, когда они нуждаются в тебе.

— А мне другого и не остается. Двое мужей, четверо сыновей, двое дочерей — все отошли к Императору. Поэтому я принимаю роды, я смазываю ожоги, обрабатываю ссадины и утираю слезы, а об ушедших теперь позаботится Император.

— Скольких ты похоронила?

— Это уже просто тела, и вы это прекрасно знаете. Я говорю о душах. Два мужей, четыре сына и две дочки — у всех были души, и даже вы не сможете меня убедить в обратном.

Женщина была непреклонной. Но Элодия могла с этим справиться.

— У живых тоже есть души. И ты имеешь с ними дело каждый день. Хонна, женщины страдают. Я это знаю, но не знаю от чего именно. Если бы я знала, то могла бы помочь.

— Вы не знаете, и я не знаю.

— Ты просто не хочешь говорить.

— Все что я знаю — это то, что я смазывала ожоги, обрабатывала ссадины и утирала слезы. Я знаю, что женщины страдают больше обычного. И знаю, что их рты на замке.

— Должны же они об этом говорить. Кто-то обязан был сказать хоть что-нибудь.

— Они говорят это все от неуклюжести. Что они спотыкаются и падают. Они говорят, что не заметили дверь под носом. Но это ничего не значит. Это значит лишь то, что я слишком много говорю.

Пожилая женщина подняла свою кружку с кофеином и аккуратно положила себе на грудь, снова скрестив руки в защитной позе.

— Но они же не сами себя калечат. Кто-то измывается над ними. Кто?

— Они женщины, — ответила Хонна, поднесла кружку к губам и сделала большой глоток.

Две женщины пили. Элодия говорила. Хонна не проронила больше ни слова. Она просто бережно держала свою пустую кружку, пока кофеин Элодии совсем не остыл. Она бы не ушла до тех пор, пока не ушла жена капитана. Хонна придерживалась бы правил этикета, но она не сказала бы ничего больше по теме этого разговора. Она чувствовала, что уже предала молчащих женщин.

VI

Харджеон схватил руку женщины в болевой и впечатал ее лицо в шершавую пласталь переборки, содрав с него кожу. Он уперся коленом в спину в районе ее талии и запустил свободную руку ей в волосы.

Она кричала.

Его обуяла смесь паники и ярости, ему нужно было ее заткнуть.

Когда она перестала кричать, когда он наконец отпустил ее, он едва ли осознал, что только что натворил. Единственное, что он знал — он сделал это, чтобы обезопасить себя, от комиссариата, от угроз Мерина, от этой женщины, которая могла его выдать.

— Ты — моя, — сказал он. — Ты мне обязана. И все будет еще хуже, если ты кому-нибудь взболтнешь мое имя.

Она пыталась говорить, но ее нос и рот были полны крови, каждый вздох отзывался чудовищной болью. Она поднесла руку к плечу. Оно тоже болело.