– Тогда я свалю. Если не заткнешься, – Хантре произнес то, что говорил во сне.

– Не свалишь, совесть не позволит. Источник тепла есть только у тебя.

– Хочешь, ворюга, чтобы мы тут без тебя околели от холода, чтоб наши косточки так и мокли в темноте? – шмыгнув носом, возмущенно затараторил гнупи. – У, злыдень рыжий… Я тебе тогда пожрать не дам, чего ночью сверху притащу, потому что ты злой, а господину дам, он добрый, он мне жертвы приносит! А помните, какой знатный кусок пирога мне давеча попался? Надъеденный только с краешку и свежайший, и я ради господина его донес, даже почти не откусывал по дороге! А ты только отнимать горазд. Как ты мою крыску тогда заграбастал, вспоминать больно, аж слезы наворачиваются… Хоть я тебе и отомстил, у меня из-за крыски эти самые… Ну, помните же, как те прохиндеи друг за дружкой на суде повторяли?.. Невыносимые душевные страдания, вот, понял? Из-за тебя!

– Шнырь, не старайся, он не способен посочувствовать чужим душевным страданиям. У него душа соткана из звездного света, что ему наши с тобой чувства… Он этого не понимает – правда, Хантре?

– Наверное, правда, – процедил он сквозь зубы.

– Видишь, даже не отрицает. М-м, сейчас бы к растопленному камину, и по кружке горячего фьянгро, а Шнырю полную чашку сливок… Хантре, помнишь, какой камин был у нас в номере «Пьяного перевала»?

«Камин помню, все остальное – не очень-то».

Он не сказал об этом вслух. То, что произошло в том треклятом номере с камином, как будто превратилось для него в источенную песком фреску с едва различимым рисунком. Он ничего не забыл, но этот эпизод утратил остроту и стал неимоверно далеким – чары песчаной ведьмы, примененные с его согласия. Песок стирает.

Только Тейзургу об этом знать не обязательно.

– Сливки – это завсегда хорошо! – мечтательно вздохнул Шнырь. – И славно, что сейчас не зима, а то выдался у нас однажды год, когда Северный Пёс на что-то осерчал, и стало холодно-холодно, даже в катакомбах водица застывала, иные крыски вмерзали в лед и смотрели на тебя оттуда мертвыми глазами, а шерсть у них торчала ледяными сосульками. Ежели бы сейчас ударил такой морозище, была бы нам беда еще горше нынешней…

– О, если бы Северный Пёс прорвался в Аленду, мы были бы спасены. Хантре, ты бы нас тут не бросил?

Он промолчал.

– Ты бы не бросил нас, рыжий, правда ведь? – прохныкал Шнырь, теребя его за штанину.

– Не бросил бы. Все равно от вас не отделаешься.

Голова чесалась. Лишь бы не вши. Эдмар сказал, что с коротко обрезанными вьющимися волосами он выглядит «до того ностальгически, что это почти пугает, почти до мурашек» – мол, такая прическа у него была, когда они встретились в другом мире, до Сонхи. Может, и так, Хантре ничего об этом не помнил.

Сейчас оба намотали тюрбаны на сурийский манер, лица измазаны грязью. Хотя ищеек, которых Лорма послала по их следу, таким маскарадом не проведешь.

– Надо поскорей выбираться из Аленды, – словно в ответ на его мысли, сказал Тейзург. – Выражаясь на понятном тебе языке, валить. Ты ведь сможешь найти безопасный выход?

Единственный плюс по сравнению с тем, что ему приснилось на фандийском вокзале: он все-таки не утратил способностей видящего.

– Насчет безопасного – под вопросом. Наверняка на всех выходах засада или магические ловушки, и никаких гарантий, что мы их обойдем. Если бы добраться до Крелдона, у которого точно есть схемы всех городских коммуникаций и планы катакомб…

– Полагаю, его прячут верные агенты из гильдии нищих, и он никого к себе не подпустит. Даже нас. Хм, я бы сказал, нас – в первую очередь… Так что вся надежда на тебя. Шнырь доведет до окраины, а дальше будем уповать на твою интуицию. Демоны Хиалы, до чего же хочется выпить бокал хорошего вина и принять ванну…

– Нажраться и утонуть в ванне?

– Утонуть можно и здесь. Но не нажраться, – в тон ему отозвался Тейзург.

До сих пор окоченевший, аж губы посинели. Решив, что плевать и на Пьяный перевал, и на все остальное, Хантре придвинулся к нему вплотную и прижался, обхватив за плечи.

– Она вот здесь, под рукавом. Грей пальцы.

– Кстати, как ее зовут?

– Ага, так и сказал.

Маг, которому известно имя саламандры, может получить над ней власть. Он сам угадал имя Риии, но ни с кем этим делиться не собирался.

Тейзург не сболтнул никакой пошлости, сидел в обнимку с ним молча – похоже, все-таки понимает, когда можно быть треплом, а когда не стоит. Хотя раз на раз не приходится. Вроде бы начал отогреваться и задремал… Хантре тоже клонило в сон, и подумалось: если он сейчас уснет под доносящийся сверху плеск дождя, ему, наверное, приснится вокзал в Фанде, вымощенный красной плиткой двор, старый фонтан и Суно Орвехт в плетеном кресле напротив.

Пробрало Зинту уже потом. Вначале она позаботилась о сестрицах: Глодию уложили на койку в храмовом подвале – там держали пациентов, которых надо спрятать, Салинсе выдали форменный балахон и швабру – если хочешь остаться здесь, ты теперь не «принцесса», а санитарка. Да еще обход, а когда перестало лить, привезли троих с резаными ранами и четвертую со сломанным носом, и это еще выдался тихий-спокойный вечер, потому что горожане из-за ливня сидели по домам.

Зинта еле доплелась до комнаты, где ночевали лекари, и призвала силу Тавше – не для себя, для сына, который толкался у нее во чреве. Она не может иначе, зато может использовать свой дар для того, чтобы с ним все было в порядке. Хенгеда принесла ей миску овсянки с медом. После этого она попыталась уснуть, да не тут-то было – перед глазами вставал тот запущенный особняк, амуши с перемазанным кровью ртом, блеск лезвия в сером предгрозовом сумраке опочивальни…

Ее колотила дрожь, все тело казалось чужим, отмороженным. Натянула на голову одеяло, и все равно сна ни в одном глазу. Позже из храма пришел жрец Милосердной – то ли за ним сбегала Хенгеда, заглянувшая мимоходом и заметившая, что Зинту трясет, то ли Салинса отошла от потрясения и давай всем рассказывать о пережитых ужасах.

Преподобный совершил над Зинтой очистительный обряд, а потом долго сидел возле нее и объяснял, поглаживая по спине, что она все сделала правильно: Тавше дозволяет тем, кто под дланью, использовать ритуальное оружие против мучающей людей нечисти. И ребенок Глодии погиб не из-за того, что она промедлила – это случилось раньше, ее вины тут нет. Она действовала быстро и находчиво, а все остальное – результат стечения обстоятельств.

Это Зинта и сама понимала. Наверное, Суно одобрил бы ее поступок. Когда все закончится, надо будет спросить у него, можно ли было в такой ситуации действовать лучше. Но худо само по себе то, что происходят такие вещи, и что среди горожан находятся зложители, которые ведут себя как те же амуши, и что маги когда-то изобрели Накопители, чтобы паразитировать на других магах, а потом эту дрянь прибрал к рукам зарвавшийся мальчишка, объявивший себя Властелином Сонхи. Когда она все это сбивчиво высказала, жрец опять начал утешать: что поделаешь с людьми, коли с ними даже боги ничего поделать не могут, вот хоть Тейзурга возьми – с его-то знаниями мог бы стать великим мудрецом, а он такое вытворяет, что впору только руками развести. Зинта плакала и соглашалась, уткнувшись в мокрую подушку.

Под утро все-таки задремала. Будить ее не стали – проснулась поздно, однако же вовремя, чтобы наткнуться на Ваглерума. Граф услышал о том, что в лечебнице на улице Мышиных Посиделок появилось еще два лекаря под дланью Тавше, и приехал договариваться, чтобы те привели в порядок драные рожи «золотых юнцов», которым в начале зимы досталось от Хантре. Раны от кошачьих когтей зажили, но выглядели молодые аристократы непрезентабельно: впору выступать в цирке уродов, а не на балах танцевать. Эту проблему и рассчитывал решить для своих протеже Ваглерум.

Большой, вальяжный, с обрюзглым грубовато-породистым лицом, он с отвращением поглядел на Зинту сверху вниз и угрожающе пророкотал: