– Так они же Тевальда жечь собираются, а не все остальное поджигать…

– Больше ничего не скажу. Сам увидишь.

Хотелось поскорее узнать, что будет дальше. Гнупи аж приплясывал от нетерпения и не сразу понял, что с ним разговаривает остановившаяся рядом дама в большой, как колокол, юбке с розовыми оборками:

– Девочка, милая, как тебя зовут?

Ага, так и сказал… Голос его выдаст, поэтому молчок.

– Глименда не может сказать, как ее зовут, она держит в зубах мышку, – ответил вместо Шныря господин Тейзург. – Если она заговорит, мышка убежит. Глименда у нас играет в кошечку.

– Надо же! – умилилась дама с оборками. – А моя племянница такого же возраста приохотилась в собачку играть, даже просила, чтобы ее водили гулять на поводке. Дети такие фантазеры!

Другая дама, белобрысая и прилизанная, обратилась к своей спутнице, темноволосой красотке в клетчатом дорожном костюме:

– Видите, баронесса, каковы ларвезийские нравы? Дети играют в кошечек-собачек, и никто этого не пресекает! У нас сразу нашлись бы неравнодушные горожане, сообщили бы в Надзор за Детским Счастьем, и этих девочек, которые таскают в зубах мышей и гуляют на поводках, изъяли бы из нерадивых семей, чтобы отдать заботливым приемным родителям. А здесь никому нет дела…

Говорила она по-овдейски, но волшебный народец понимает любой человеческий язык – лишь бы он был сонхийский, а не иномирский.

– Меня больше огорчает то, что мои амулеты сдохли, – отозвалась баронесса неприветливым тоном, каким разговаривают с людьми, изрядно поднадоевшими. – Надо было из Суфлата плыть морем. Что ж, посмотрим на казнь и двинемся домой, пока они границы не закрыли.

Третья в этой компании, юная девушка с пышной копной светлых волос, заносчиво фыркнула.

– Грента, ты ведь знаешь, что меня это раздражает, – произнесла темноволосая со скрытой угрозой, и тогда Грента снова фыркнула.

– Казнь мы отсюда не увидим, – деловито заметила старшая иностранка. – Идемте, подберемся поближе?

– Идем, – согласилась вторая. – Тут еще от этой карги нафталином несет!

Они повернули к запруженной народом площади. Баронесса тянула за руку бледную, словно ей дурно, Гренту.

– Спасибо за «каргу», дорогая Лимгеда, – тихонько пробормотал им вслед господин, который тоже понимал по-овдейски.

Шнырь подумал, что нипочем бы не согласился быть маленькой девочкой в Овдабе: захочешь поиграть во что-нибудь интересное, а тебя хвать – и заберут. Нет уж, лучше быть гнупи, носить красную или зеленую курточку, бегать по ночам в деревянных башмаках и чинить пакости смертным.

Кем не собирался на площадь Последнего Слова, но все-таки пошел.

На нем была кургузая куртка с четырьмя внутренними карманами и удобным капюшоном – самое то для вора-амулетчика. На подходе к месту казни его несколько раз останавливали, заглядывали под капюшон, теряли интерес и пропускали.

Ловят не его, а Эдмара и рыжего, но могут ведь припомнить, что на службе у Тейзурга состоял амулетчик… Благодарение Ланки, не опознали. Ежели по уму, не надо бы ему сюда соваться.

Он знать не знал парня, которого собираются сжечь, а все равно было муторно. Время от времени он ощущал рвотные позывы и устремлялся к ближайшей мусорной куче – они в Аленде сейчас повсюду, на каждой улице. Но если б не пошел, стало бы хуже. Он надеялся на чудо: может, боги так или иначе вмешаются, поразят молнией Шаклемонга и выпустят приговоренного из клетки? А если не боги, то хотя бы демоны Хиалы, ведь Тевальда обвинили в «демонских пороках»… Без разницы кто, лишь бы не случилось этой жути.

Возможно, какая-то часть зрителей пришла сюда с такими же надеждами. Но хватало и сторонников Шаклемонга, и зевак, явившихся поглазеть из досужего любопытства.

Кем отметил, что и в толпе, и в окружающих площадь административных зданиях с остатками изуродованной лепнины рассредоточена целая армия амулетчиков. Если бы противники этой затеи взбунтовались и рискнули отбить жертву, их бы в два счета усмирили.

На стенах там и сям были развешаны куски парусины с поучениями Шаклемонга и хвалой королю Дирвену – крупными буквами, но сейчас, в сумерках, надписей не разберешь. Дощатый помост, на котором стояла обложенная дровами клетка, озаряли факелы, а площадь и окрестные переулки тонули в дымно-лиловом вечернем мареве. Еще и погода безветренная. Казалось, нервы того и гляди начнут рваться, как нитки, на которых подвесили тянущий к земле груз.

В клетку втолкнули человека с мучнисто-бледным лицом в пятнах кровоподтеков. Он что-то бормотал, вцепившись в прутья, однако его заглушил Шаклемонг, который с боцманским рупором взобрался на помост и начал говорить о засилье пороков, о своей борьбе за нравственные устои, о том, что сегодняшний день станет истинным праздником для всех, кто хочет воспитывать своих детей в скромности и добродетели. Его пытались перекричать люди в жреческих одеждах, но рупоров у них не было, и их живо оттерли от помоста молодчики из шаклемонговой гильдии.

Кем боялся, что его опять вырвет. Колени мелко дрожали, хотелось к чему-нибудь прислониться, но он стоял в гуще толпы. И за каким демоном его сюда принесло… Когда площадь озарило будто вспышкой фейерверка, и шарахнувшаяся людская масса поволокла его влево, он чуть не упал. Ну и дурак, нельзя тут падать – затопчут.

Справа по стенам заплясало яростное золотистое пламя, пожирая полотнища с надписями: оно мчалось по периметру, словно живое, а потом перекинулось на помост. На прутьях клетки сверкнула искра, в то же мгновение Тевальд с почерневшим лицом осел, как свалившееся с вешалки пальто. На Шаклемонге вспыхнул сюртук, и Незапятнанный с воем ринулся с охваченного огнем возвышения в самую гущу своих единомышленников.

Толпа колыхалась, как желе в сотрясаемой кастрюле. Теперь огненный вихрь метнулся по левой стороне площади, обращая в пепел прямоугольники смутно белевшей ткани. Пахло горелым, над головами кружили хлопья копоти.

Все случилось очень быстро, и Кемурт не сразу понял, что события пошли совсем не так, как задумал Незапятнанный.

– Боги показали, что им неугодны такие деяния! – выкрикнул, надрывая голос, жрец Тавше, подобравший рупор. – Боги даровали приговоренному мгновенную смерть и покарали тех, кто осмелился вершить неправый суд!

То ли на него набросился кто-то из охраны, то ли он сам отшвырнул рупор и смешался с народом – Кем не видел, но от всей души пожелал ему удачи. Главное он сказал, и вся площадь его услышала.

Людская масса потекла в переулки, словно разорванная на куски морская звезда, уползающая в разные стороны. Кемурт двигался вместе со всеми. Руки он согнул в локтях и прижал к бокам, стиснутые кулаки держал перед грудью, защищая ребра – однажды прочитал в приключенческой книжке, что именно так надо вести себя в толпе во время давки. Спасибо Ланки, его больше не тошнило, и колени не дрожали.

Вокруг стоял гомон, кто-то молился, кто-то ругался, кто-то плакал. Кто-то говорил, что это была саламандра – он ее разглядел, потому что смотрел в бинокль, куда же делся его бинокль, может, кто-то подобрал?.. Ага, попробуй что-нибудь подобрать в таком столпотворении – повезет, если всего лишь пальцы оттопчут, а то ведь можешь и не встать.

Оказавшись неподалеку от стены, Кем глянул на водосточную трубу – кажись, добротная, должна выдержать… Не поддался искушению: на крыше можно отсидеться, но там наверняка дежурят подчиненные Дирвену амулетчики.

Дальше по улицам стояли заслоны с фонарями и факелами, всех подозрительных шмонали, пришлось дожидаться своей очереди часа три, если не четыре. Он откинул капюшон – затруднительно принять его за Эдмара или Хантре, но все равно спросили, кто такой. Назвался Келдо Барвехтом.

– Придержите руки, уроды подзаборные! А вашему Тейзургу я когда-нибудь яйца оторву!

Он решил бы, что этот вопль вырвался из луженой глотки разъяренной рыночной торговки – если б не овдейский акцент. Оглянувшись, увидел в свете факелов баронессу Лимгеду Тарликенц и свою бывшую подельницу Гренту, которую в прошлом году сцапали во время облавы и отдали баронессе под опеку. Поскорей натянул капюшон и отступил в тень. Ругань баронессы в адрес «государственного врага» послужила для овдеек наилучшим пропуском, и они благополучно миновали кордон.