— Трисс, отпустите акселератор.
— Разве это скорость — семьдесят пять? Я на своей развалине делаю восемьдесят, если за городом… Конечно, богатство не всегда приятно… У меня есть одна подруга очень богатая, ее отец разбогател на всяких некрасивых операциях — это все знают. Но когда богатство такое, как ваше, — заслуженное талантом… Я иногда думаю, какое счастье быть человеком искусства, признанным мастером, — можно совершенно честным способом создать себе такие условия жизни, какие ты хочешь… Не дочтите меня за материалистку, но я считаю, что бедность — очень неприятная вещь… И если есть возможность сочетать…
Не договорив фразу, она испуганно ахнула и, рывком затормозив машину, распахнула дверцу и выскочила наружу.
— Гоните ее, ради всего святого! — закричала она в панике.
— Да кого гнать? — недоуменно воскликнул ничего не успевший сообразить Жерар.
— Господи, пчелу! Пчелу — видите, вон сидит на самом руле! Она только что влетела в окно… Гоните ее пожалуйста, только не убейте… Осторожнее, Джерри, — она вас ужалит!
Жерар, посмеиваясь, выгнал страшное насекомое. Беатрис снова уселась за руль.
— Должен сделать вам три замечания, — строго сказал Жерар. — Во-первых, никто так не тормозит, я чуть не вышиб головой стекло. Во-вторых, вы остановились на самой середине шоссе и, в-третьих, выскочили, даже не оглянувшись назад. А если бы следом шла другая машина, да еще с плохими тормозами?
— Я очень испугалась, Джерри, — виновато вздохнула Беатрис. — Я так испугалась — у меня до сих пор дрожат колени…
— Тогда подождите стартовать, — сказал Жерар, удерживая руку Беатрис, уже лежащую на рычаге скоростей, и сквозь тонкую кожу перчатки чувствуя теплоту ее пальцев. — Сначала успокойтесь, люди с дрожащими коленями не водят автомобилей — Беатрис обернулась к нему со смущенной улыбкой.
— Я лучше поеду… — шепнула она, сделав нерешительную попытку освободить пальцы. Глаза их встретились, и Беатрис замерла с полуоткрытыми губами, потому что на какой-то миг — секунда? минута? — вся вселенная вдруг ограничилась ощущением тяжелой мужской руки на ее вздрагивающих пальцах. Потом он быстро убрал руку, колдовство окончилось, Беатрис отвела глаза и, прикусив губы, плавно передвинула щелкнувший рычаг.
С минуту она молчала, поглядывая то на дорогу, то на быстро ползущую вверх стрелку спидометра, потом — словно что-то отгоняя — встряхнула головой и торопливо заговорила:
— Скажите, ваше… Ну, вот такое ваше отношение к жизни и к людям — оно не связано с разочарованием в чем-нибудь? Например, в любви?
— Нет, нисколько, — Жерар поглядел на свою собеседницу с некоторым удивлением.
— Вы извините за такой вопрос, мне просто хочется вас понять… В комнате вашей жены, где я спала, я видела ее портрет… Она такая красавица… Можно обогнать этого, Джерри?
— Обгоняйте, только осторожно…
— Угу…
Повинуясь движению ее ноги, машина с воем ринулась вперед и через минуту оставила позади идущий на большой скорости низкий, приземистый «бьюик родмастер»; водитель того только успел погрозить Жерару кулаком.
— Люблю обгонять, — довольным тоном сказала Беатрис. — К сожалению, на нашем «форде» это редко удается.
— Что вы начали говорить о моей жене?
— О вашей жене… О, я просто подумала, когда увидела фото, что с такой женщиной мужчина должен быть или очень счастливым, или очень несчастным.
— Послушайте, вы еще не можете разбираться в этих вопросах.
— Вот поэтому я и хочу начать… разбираться. И потом не думайте, восемнадцать лет это не такой уж детский возраст… У мужчин — может быть, не знаю… А девушка в восемнадцать лет понимает гораздо больше.
— Это верно, — согласился Жерар. — А вообще заметно, что вы служите Фемиде… У вас уже все повадки следователя.
Беатрис покраснела.
— Вам это неприятно, Джерри, — что я спрашиваю?
— Не в том дело… Меня удивляет ваша склонность анализировать явления… и людей. Обычно это более свойственно мужскому уму.
— О, я вовсе не ради анализа… Просто мне — когда я встречаю что-нибудь непонятное — всегда хочется разобраться и понять. Это плохо?
— Иногда это бывает опасно. Над некоторыми вещами в жизни лучше вообще не задумываться.
— Но, Джерри, как тогда жить? — удивленно покосилась на него Беатрис. — Говорят, самое страшное — это то, чего не понимаешь. Поэтому я хотела бы понять в жизни как можно больше.
— Не пытайтесь понять жизнь, Трисс. Тем более в восемнадцать лет… В таком возрасте можно еще жить не задумываясь. А впрочем…
— Вот именно, — подхватила Беатрис, — вы сами поняли сейчас, что сказали неправильно. Я не знаю — может, другие и могут, а я не могу жить «не задумываясь»… Я сегодня все думаю о вас, понимаете… У вас есть возможность жить так, как вы хотите, заниматься искусством, вы счастливы в семейной жизни, а между тем…
— Что «между тем»?
Беатрис помолчала. На секунду оторвав левую руку от руля, она заправила в прическу растрепанную ветром прядь волос.
— Вы знаете, Джерри… когда я увидела вас вчера в первый раз… там, в баре… мне почему-то сразу подумалось, что вот сидит очень несчастный человек. Вас не обижает откровенность? Мы ведь договорились быть друзьями.
— Какие тут могут быть обиды. Итак, я показался вам несчастным человеком?
— Ну, что-то в этом роде… — Беатрис опять бросила на него быстрый, внимательный взгляд. — И сегодня я еще больше убедилась… Знаете, Джерри, я считаю, что жить на земле становится с каждым годом все хуже и хуже, — вы можете надо мной смеяться, но я это чувствую, как животные чувствуют приближающееся землетрясение… Поэтому мне всегда интересно — не чувствуют ли этого же и другие. Иначе чем можно объяснить, что человек, имеющий в жизни все…
Она замолчала, словно подбирая правильные слова. Машина, мерно раскачиваясь, с гулом пожирала километры белого от солнца шоссе, убегающего вдаль через выжженную и уже по-осеннему бурую травянистую равнину.
— Почему так качает, Джерри? — спросила Беатрис.
Жерар ответил непонимающим взглядом.
— А, это, — сообразил он, оторвавшись от своих мыслей. — Не знаю, амортизаторы слабоваты.
— Качает, как в лодке. Джерри, у вас есть дети?
— Нет.
— А где сейчас ваша жена — в Европе? Она тоже француженка?
— Нет, аргентинка, сейчас она в Бразилии… Поехала навестить подругу.
— Ага… А сколько ей лет, Джерри? Этот снимок, что в ее комнате, — он сделан давно?
— Недавно. Она старше вас на два года.
— Вы очень ее любите?
— Конечно!
— Я хочу сказать… любите именно как друга, не правда ли? — продолжала допытываться Беатрис.
— Как друга, — терпеливо согласился Жерар.
— Потому что иногда можно любить за внешность… Тогда это не то. Это, пожалуй, и не любовь. Господи, как трудно устроена жизнь…
— Хватит вам, философ в юбочке, — усмехнулся Жерар. — Не опережайте своего возраста, это вредно во всех отношениях.
— Я никакой не философ, наоборот, я ничего не понимаю. Но я не могу жить вслепую, поймите!
— Согласен, Трисс. Жить с открытыми глазами куда интереснее. Вопрос только — что безопаснее.
Помолчав, Беатрис спросила нерешительно:
— Скажите, Джерри… вы — католик?
— Нет.
— Протестант? Хотя не похоже…
— Послушайте, чтобы вам не пришлось перечислять все вероисповедания и религии — их слишком много, — я вам скажу сразу, что я атеист, просто-напросто атеист. Вы-то, конечно, принадлежите к святой апостольской римско-католической церкви?
— Джерри, это не тема для иронии, — укоризненно взглянула на него Беатрис. — Да, я принадлежу к римской церкви. Не знаю… Мне кажется… — Она вздохнула и снова поправила разлетающиеся от ветра волосы.
— Что вам кажется? — спросил Жерар, тщетно подождав конца неоконченной фразы.
— Не знаю, — повторила она, покачав головой. — Атеистом трудно прожить, я так думаю.
— Вот как? — язвительно спросил Жерар. — Вы так думаете? А я думаю, что куда труднее верить в бога — всемилостивого и всемогущего — сегодня, во второй половине двадцатого века, после Хиросимы и нацистских бухенвальдов…