Так начался боевой путь восемнадцати белорусских женщин.

Они сидят за столом в штабе красноармейской части и рассказывают о своем пути.

Они рассказывают, вокруг сгрудились их дети. Головы женщин аккуратно повязаны платками, в руках у них вилы и топоры — оружие, которым они бились с врагом и которое они пронесли сквозь леса и болота.

Е. Габрилович

Пасечник

Лейтенант К. получил приказ разведать скопление фашистских войск в районе, прилегающем к широкой и быстрой реке. Лейтенант установил, что к реке, к мосту и переправам идут тяжелые транспорты с горючим и снарядами, что не позже чем к рассвету следующего дня они переправятся и впрыснут свежую кровь немецким частям, сильно потрепанным в боях с Красной армией.

Лейтенант сделал все, что ему было приказано. Когда он возвращался назад, два немецких истребителя ринулись на него. Лейтенант принял бой и сбил один самолет пулеметной очередью.

Второй истребитель стрелял, изворачиваясь, и ранил лейтенанта в обе ноги…

Вечером он очнулся в лощине, на дне которой протекал прозрачный ручей. Лейтенант напился, опустил в воду раненые ноги, разрезал сукно брюк, перевязал раны, отдохнул и, смочив напоследок лицо студеной ключевой водой, пополз вниз по течению ручья.

Несколько раз сознание его угасало. Он припадал к воде и снова полз, пока его глазам не представились разбитые снарядами, сожженные бомбами избушки. Пахло гарью, развалины кое-где еще дымились.

Уцелела самая крайняя ветхая избушка, окруженная яблоневым садом. Сад ограждали старые толстые липы. Между яблонями лейтенант увидел ульи. Он подполз к пасеке, хотел крикнуть, но из-за кустов высунулось румяное девичье лицо и тут же исчезло. Лейтенант застонал. Голова его упала в траву. Услышав шорох, он поднял глаза и увидел пасечника — такого, как их изображают издавна. Пасечник был худ, сед, мал ростом и бос.

Не сказав лейтенанту ни слова, он трижды кашлянул; в кустах опять показалось девичье лицо, потом оно скрылось. Из-за кустов вышла девушка. Дед показал глазами на лейтенанта и качнул головой вправо. Девушка, подчинившись безмолвному приказу, ушла. А дед поднял лейтенанта, как малого ребенка, на руки и понес к пасеке.

Сознание покинуло К. И так, не придя в сознание, он заснул. Очнулся он, когда совсем смеркалось. На пасеке были люди. Лейтенант слышал их голоса. Они говорили по-немецки, они, как разобрал лейтенант, спрашивали старика, не видел ли он русского летчика, спустившегося в этом месте. Старик, очевидно, был глух. Он громко переспрашивал солдат, и те орали ему в уши немецкие и русские слова, а дед все твердил по-русски и по-немецки:

— Не понимаю. Не понимаю. Говорю: не слышу. Туг стал на ухо, вот оно что.

Один из солдат крикнул:

— Откуда эта старая собака знает наш язык?

Старик тем же бубнящим тоном ответил, что, мол, в 1915 году угодил в плен, три года отсидел в Баварии, ну и подучился.

Солдаты потребовали меду. Дед отвечал, что мед будет позже, в августе, а если, мол, не верите, сломайте ульи и забирайте, что есть.

— Ты, старый пес, — сказал один из немцев, — может быть, и русского летчика спрятал там, где много пчел?

Старик промычал что-то в ответ. Солдаты опять начали кричать, но дед стоял на своем.

— Вилли, тряхни этого пса и пойдем.

Вилли тряхнул старика, и К. услышал его короткий стон. Потом все смолкло — люди ушли, старик затих.

— Дед, а дед, — приглушенно сказал лейтенант. — Что с тобой, дедушка?

— Ничего, скулу сучьи дети чуть не свернули, — отвечал старик, подходя к лейтенанту. — Ты лежи пока.

— Мне лежать нельзя. У меня срочное донесение, понимаешь? Меня надо переправить к нашим.

Дед молчал, вслушиваясь в вечерние шорохи. Из сумеречного света появилась девушка.

— Они пошли по Кривой просеке, — сказала она.

— Кто там?

— Там сидит Сысой.

— Прокукуй, что идут двое, пулемета при них нет.

Девушка ушла.

Через несколько минут вдали быстро закуковала кукушка. Потом она смолкла и через короткий промежуток прокуковала еще два раза. Дед слушал, вытянувшись всем телом. Прошло еще десяток минут, и в лесу раздались два выстрела. Дед сказал:

— Хромой, в армию не взяли, а стреляет ловко. И все за Анюткой моей увивается. Слыхал, как в леску-то два раза грохнуло? Его работа. Хорошо тебе лежать-то?

— Хорошо.

— Анютка перевязала. Обучилась. Вот к ночи мы тебя в другое место переправим, там тебе совсем лафа будет, не хуже лазарета.

— Меня к своим переправить надо, а не в лазарет! — рассердился лейтенант. — Я тебе говорю: срочное сообщение.

— А ты не ори, ты расскажи, авось помогу.

Лейтенант рассказал пасечнику, какое это важнейшее дело. Командование должно узнать о движении вражеского транспорта и выслать к мосту саперов, чтобы взорвать его, и силы, чтобы помешать врагу переправить транспорт через речку.

Пасечник слушал лейтенанта рассеянно, и чем больше тот волновался, тем равнодушнее к рассказу казался дед.

Проснулся лейтенант в другом месте. Это была пещера, пробитая в глинистом массиве холма. В пещере горел костер. Вокруг него сидели люди с винтовками. Их было шестеро, молодых и пожилых. Девушка, которую лейтенант видел на пасеке, помешивала ложкой в котле, стоявшем над костром. В углу лейтенант увидел белую фигуру пасечника. В пещеру вошел грузный парень. Он припадал на правую ногу.

«Ага, вот и Сысой», подумал лейтенант.

— Ну, сколько нынче? — спросил бородатый человек, безучастно смотревший в огонь.

— Пятеро, — неопределенно сказал Сысой.

Он сел к костру почти рядом с лейтенантом, вынул из кармана нож и на прикладе винтовки поставил пять отметин.

— Ну, а что с каменоломней? — помолчав, спросил Сысой. — Ушла разведка?

— Лаврушка убежал, — сказала Анна. — Садитесь, готово. — Она сняла котел. — Дед, разбудить летчика аль пусть поспит?

— Я не сплю, — отозвался лейтенант.

— Похлебайте с нами лапши, — сказала Анна, и ясная улыбка снова осветила ее лицо. — Я молочную лапшу сварила. Коров бабы в дальнем лесу стерегут, приносят молоко. Погодите, не шевелитесь, я вам налью в плошку.

В отблеске костра метнулась тень, и лейтенант увидел худенького мальчика с огромными, блестящими от восторга глазами. Он подсел к пасечнику и что-то зашептал. Старик бросил ложку и встал.

— Будя! — скомандовал он. — Доедим после. Одевайся, Сысой! Вот это поширше. А это я надену. Матвей, скликай своих к каменоломне! Лаврушка, беги к ивановским, пусть передадут по цепочке, чтобы у моста собраться ко вторым петухам!

Все, кто был в пещере, кроме Сысоя, Анны и деда, ушли.

— Значит, так, товарищ командир, — сказал пасечник, подсаживаясь к лейтенанту. — Моя такая диспозиция, — ввернул он щеголеватое военное словцо. — Тут у нас недалеко есть каменоломня. Мы камень ломали для дороги, и там осталось динамиту — на три моста хватит! Все бы ничего, но в самой каменоломне нынче появились немцы. Штаб какой-то. Стоят машины. Солдаты ходят… Теперь так. Мы с Сысоем снимем часовых. Я по-немецки болтаю, аж с плена осталось. Тут наши поднавалят с Матвеем. Мы и динамит выручим, и немцев поубиваем, и машину заберем. Сысой тебя и доставит к рассвету до наших.

— Летчика я не пущу, — вдруг сказала Анна. — Куда ему ехать? Изойдет кровью, только и всего. Он тут полежит.

— В меня характером, — сказал пасечник весело. — Крутая девушка! Видно, придется ехать Сысою одному. Он тут дороги знает. Вы напишите своим, чего надо делать, он довезет.

— Дайте мне сумку, — сказал лейтенант. И он принялся писать донесение.

На заре лейтенанта разбудил сильный грохот. С крыши пещеры посыпались глина, песок и камни.

У входа в пещеру стояла Анна.