Сам не знаю, братцы,

Что с чего берется,

Надоело драться,

Драться и бороться.

А за дело браться,

Может, и охота,

Да наскучил панцирь

Нео-Дон Кихота.

И у нас в двадцатом

Не найду дворца там,

Не порежу шпагой

Бурдюков с малагой.

Не пойду мечети

Покорять мечом,

Ибо даже черти

Нынче нипочем.

Ибо надо всеми

Довлеет суета,

Ибо даже время

Нынче как вода.

Освобождение Европы

Хотелось бы увидеть всем,

А мне хотелось — немцев чтобы

На свете не было совсем.

Чтоб говорили все по-русски,

Как Маяковский и Глазков;

Но я отвлекся от погрузки

Березовых и прочих дров.

Но наконец обед, где первых два

И три вторых, а иногда одно.

Когда горят холодные дрова,

То в комнате становится тепло.

На лекциях мне было холодней,

Чем на улице во время непогоды,

И я на институт не тратил дней

В такие фантастические годы.

В столовой проводил я дни свои,

Где весь обед не стоил больше трешки,

И тратил сороковку на аи,

Не покупая килограмм картошки.

Писатель рукопись посеял,

Но не успел ее издать,

Она валялась средь Расеи

И начала произрастать.

Поднялся рукописи колос

Над сорняковой пустотой.

Людей громада раскололась

В признанье рукописи той.

Одни кричали — это хлеб,

И надо им засеять степи,

Другие — что поэт нелеп

И ничего не смыслит в хлебе.

Как угодно можно считать,

А приговор эпохи — это приговор эпохи,

А сейчас я стану читать

Свои монологи…

Мои читатели, меня они не

Простят и обвинят вдвойне

За то, что я могу писать о Нине,

Когда нельзя писать не о войне.

Народ великий и воинственный

Сражается на всех фронтах,

А я великий и единственный,

И хорошо, что это так.

Был снег и дождь, и снег с дождем,

И ветер выл в трубе.

От армии освобожден

Я по статье 3-б.

Вздымался над закатом дым,

И было как пожар,

Когда я шел ко всем святым

И не соображал.

Я предпочел игру в бои

Всамделишным боям.

Я сочиняю рубайи,

Как и Омар Хайям.

От нищеты страны моей богатой,

От нищеты идя к каким-то далям,

Мы все шуты одной стены плакатной,

И все жиды, поскольку ожидаем.

Из-за патриотизма и азарта,

За то, что путь России непрестан,

Я полюбил Россию послезавтра,

Которая всех лучше будет стран.

А хорошо хотеть и сметь,

Переиначить статус-кво,

Пока решат поэт и смерть

Вопрос извечный — кто кого.

И, как славяне по порогам

Сквозь Днепр и море шли в Царьград,

Так я иду, чтоб стать пророком,

И не ищу иных наград.

И не могу сменить на оды

Пути стихов от зла к добру.

Поэтом своего народа

Я сделался — и не умру.

И я не мог предотвратить

Своей судьбы, и не

Надоело мне твердить

Все время обо мне.

Как будто в мире нету битв.

Мир и война не вяжутся.

А если кто-нибудь убит,

То это только кажется.

Не верьте мне, я лгу и лгал,

Не ставя правду ни во грош,

На сотни миллионов га

Моя расположилась ложь.

Я ничего не забывал,

Постигнув самое оно.

За первой встречной на бульвар

Я пойду. Мне все равно.

Постигнув самое оно,

Я верю буквам и словам…

Вы знаете, как я люблю Вас;

но Не верьте мне: я верю Вам.

А вот по-латыни земля будет terra,

А aqua, к примеру, всего лишь вода.

Я видел латынь. Но какое мне дело.

Я более важные вещи видал.

И мне безразлично; что ветер, что витер.

И где б он ни выл, хоть в степи, хоть в степе.

Хоть мне не поверят. — Ты, — скажут, — не видел,

А просто прикован к двухсложной стопе.

А мне не поверят — и я не поверю.

К двухсложной стопе я совсем не прикован.

Пойду, про себя сочиняя поверья,

А ихним не стану молиться иконам.

Я не гегельянец,

Но я генийльянец.

Николай Чудотворец,

Император страниц.