Тот посоветовал ей делать примочки из сока свежего селино. [91]

– Но сейчас еще ранняя весна, селино еще не выросли! – со слезами в голосе воскликнула бедняжка.

Тогда стоявшая рядом девушка, на которую Родоклея сначала не обратила внимания, сказала, что ей в свое время помогали и примочки из сока редьки, а еще она прикладывала медные пластины.

Женщина, которая прятала лицо под покрывалом, помчалась к зеленщику, чтобы поскорей купить редьку, а потом к меднику – за пластинами. Родоклея поспешила было за ней, однако та и слова сказать ей не дала: боялась даже на минутку задержаться на агоре, чтобы снова не рассердить мужа и не быть избитой опять. Родоклея разочарованно вздохнула и заспешила назад, к тележке фармакопиоса, сообразив, что та, которая знает, как бороться с синяками, наверняка не раз бывала битой.

Прямо тут, в тележки фармакописа, Родоклея завела привычную песню о дочери, которую так бил муж, что забил до смерти, и девушка, залившись слезами, немедленно рассказала ей свою историю.

Оказывается, она дочь пекаря из Афин, а его пекарня находится около Дипилонских ворот.

Родоклея при этих словах едва не ахнула. Вот же совпадение, подумала она, вспомнив неприветливого пекаря, который рассказал им, что Идомена отправилась в Элевсин или в Коринф, – и при этом едва ли не впервые вспомнила и саму Идомене, в погоне за которой они с Фирио притащились в Коринф, претерпев столько бед и невзгод. С тех пор, как бывшие афинянки встретились с Алепо и зажили новой жизнью, про Идомену они и думать забыли! Вот и теперь – мысль о ней лишь мелькнула в голове Родоклеи, и тут же сводня с прежним вниманием принялась слушать дочку афинского пекаря.

Оказывается, отец просватал ее за богатого человека, однако, если денег у него было немало, то милосердия и жалости к жене – ни на халк! Зато был он чудовищно ревнив и постоянно подозревал жену если не в измене, то в помыслах о ней. Бил он жену так, что в конце концов она, почти полумертвая, избитая до крови, сбежала к отцу. Потрясенный пекарь воззвал к народу на агоре, однако мужа-злодея приговорили только к уплате денежного возмещения. Все мужчины поверили, что жена его была изменницей! Тогда Эфимия бежала от позора в Коринф. Сначала жила у тетки и ее мужа, помогала им в пекарне, потом нашла хорошее место, но теперь тетка заболела, вот Эфимия и ищет для нее лекарство у фармакописа.

– Ну что ж, может быть, ты еще найдешь свое счастье с другим мужчиной, – начала свои подходцы Родоклея, и с удовольствием увидела, как затрясло Эфимию, какой ненавистью исказилось ее лицо.

– Я ненавижу мужчин! Все они грубые животные! Я была бы счастлива, если бы все они исчезли с лица земли! – воскликнула молодая женщина. – На истинную дружбу способны только женщины!

– И на истинную любовь, милочка, – вкрадчиво добавила Родоклея. – Ах, если бы ты только знала, как любят друг друга мои знакомые благородные дамы! И до чего же я жалею, что моя несчастная дочь уже умерла и не сможет придти в дом к этим дамам и вкусить хоть немного того счастья, которого она была лишена!

Девушка слушала Родоклею, как зачарованная, и опытная сводня поняла, что из этой несчастной женщины была выбита жажда мужской любви, но отнюдь не любви вообще. Ее поблекшие глаза ожили – и теперь Родоклее не составило труда уговорить ее зайти в дом Таусы – о, просто посмотреть на ее милых подруг!

Так вышло, что в это время в комнате для милых развлечений оказалась только одна Фирио, и была она вне себя от неутоленного вожделения. Даже любвеобильная Алепо уже утомилась неутомимостью бывшей надсмотрщицы порниона, а уж две прочие Хариты – и подавно. Они уже давненько не появлялись в доме Таусы!

При виде новенькой Каллисто изголодавшаяся Фирио пришла в восторг и набросилась на нее с поцелуями. Перепуганная бедняжка пыталась вырываться, однако Фирио не выпускала ее из объятий. Побоями она сумела заставить несчастную гостью ласкать ее. А когда мужеподобная Фирио схватилась за лоури, намереваясь доставить ей особенное удовольствие, злосчастная жертва испустила дикий крик – и умерла на месте.

Коринф, школа гетер

– Теперь твоя очередь, Лавиния! – сказала наставница. – Ты должна сообщить Адонии… – И она прошептала несколько слов на ухо тиренийке. – Поняла?

– Конечно! – с вызовом ответила та. – Это же проще простого!

Остальные девушки переглянулись, пересмеиваясь. Занятия по хирономии [92] – умению передавать слова и мысли с помощью кинси, движений ладоней и пальцев, – были, по мнению многих, чуть ли не самыми сложными в школе гетер!

– Ну, тогда начинаем, – кивнула наставница. – Итак, будь внимательна, Адония! Не пропусти ни одного кинси!

Лавиния встала посреди комнаты, повернулась в Адонии и выставила вперед руки. Несколько мгновений она смотрела на них, явно любуясь красотой своих длинных пальцев с миндалевидными ногтями, которые, от постоянной полировки замшевыми подушечками (это входило в перечень непременных утренних процедур, которые проделывали аулетриды, и шло сразу после уничтожения пробившихся на теле волосков), блестели, словно тронутые драгоценным розовым перламутром, а потом, самодовольно прищурившись, подняла вверх указательный палец. Коснулась им выпяченных губ, скользнула одной ладонью по другой, сжала пальцы в кулак, отставив в сторону мизинец, – и, растопырив их, резко опустила ладонь.

Тимандра громко прыснула, но тут же зажала рот и приняла смиренный вид.

Наставница, вопросительно глядя на Лавинию, соединила кончики пальцев обеих рук.

Лавиния повторила движение, глядя на нее с неприкрытым вызовом.

– Хорошо, – сказала наставница, – я с помощью этого кинси спросила тебя, уверена ли ты в том, что делала. И ты, повторив его, подтвердила, что совершенно уверена. Ну а теперь, Адония, расскажи нам, что тебе сообщила Лавиния.

– Я как-то не очень поняла… – растерянно пробормотала скромная и застенчивая аулетрида, взглядом ища поддержки у своей подруги Тимандры, и та ободряюще подмигнула.

– Ну еще бы ты хоть что-то поняла! – пренебрежительно хмыкнула Диспоина.

– Ничего, ничего, Адония, рассказывай! – повторила наставница, и девушка заговорила:

– Сначала Лавиния призвала меня к вниманию, подняв указательный палец, – медленно начала Адония, вспоминая, – затем коснулась им выпяченных губ, как для поцелуя, показывая, что речь идет о моем любовнике…

– Так, так, – поощрительно кивнула наставница. – Все правильно, продолжай!

– Потом она скользнула пальцами одной руки по другой ладони, призывая меня бежать как можно скорей, и сообщила… – Адония запнулась, растерянно обводя девушек глазами: – И сообщила, что у моего любовника маленький пеос, к тому же, он кинед, рожденный от порны.

Аулетриды так и покатились со смеху.

– Что?! – взвизгнула Лавиния. – Что ты городишь?!

– А еще Лавиния все время щурила глаза, призывая Адонию исчезнуть! – выкрикнула Тимандра.

Девушки теперь просто изнемогали от хохота.

– Перестаньте ржать, кобылицы! – закричала Лавиния. – Эта дура из Эпидавра выдумывает невесть что, но они там все такие бестолковые! Чего вы ей вторите?!

– Ну, судя по тому, что нам показала ты, бестолковые как раз тиренцы, – осадила ее наставница. – Ты самое главное перепутала. Скользящее движение ладони по другой ладони намекает, что надо бежать. О том же, как правильно заметила Тимандра, говорят и прищуренные глаза. Сжатый кулак показывает, что речь идет о любителе мальчиков, а оттопыренный мизинец намекает на его ничтожный пеос. А опустить ладонь с растопыренными пальцами… ну, Лавиния, советую тебе никогда не проделывать этого в мужском обществе! Помните, я вам говорила, такой жест означает, что у этого человека пять отцов, то есть мать его – сущая сука, которая не помнит, от кого зачала, и за такое оскорбление можно быть крепко побитой, если не убитой! Вот так! А теперь, Лавиния, повтори вслух то, что я тебе шепнула на ухо и что ты должна была передать Адонии.