– Сделаем так, – сказал он серьезно, словно взял слово на совете военачальников перед наступлением и должен во что бы то ни стало убедить всех в своей правоте. – Ты должна исчезнуть из Афин. У тебя есть деньги?

Идомена покачала головой:

– Мне не давали ни халка. Все забирал Атамус. Конечно, он делился с Родоклеей, но большую часть денег брал себе, и я даже не знаю, где он их прячет.

Алкивиад посмотрел на нее испытующе. Конечно, Анит вряд ли бы в это поверил, но Алкивиад не сомневался: ему Идомена не солжет.

– Здесь есть какой-нибудь потайной выход? – спросил он – и вздрогнул от радости, когда Идомена показала на занавес у изголовья кровати:

– Там лаз в погреб, а оттуда ведет ход наружу – к самым Диомейским воротам.

– Вот, возьми! – Алкивиад отвязал от пояса мешок с деньгами, подал Идомене и повторил: – Ты должна исчезнуть из Афин. Панталеон очень мстителен, он обязательно найдет тебя. Но от Диомейских ворот держись подальше – здесь тебя будут искать первым делом. И не возвращайся домой! Иди к Дипилонским воротам: к тем, что близ Керамика. Сегодня уже 19 боэдримиона, значит, завтра чуть свет паломники отправляются в священный путь на Элевсин. [48] Наверняка там будут и жрицы Афродиты из Коринфа. Постарайся встретиться с ними и тоже попасть в Коринф. Так уж сложилась твоя судьба, что путь в благочестивые жены тебе закрыт. Твоя участь – это участь порны. Но если уж что-то делать, то лучше всех! Ты сможешь стать не просто порной, но великолепной гетерой. Из тех, что способны остановить мужчину взмахом ресниц! И не просто остановить, но лишить его разума… Меня ты уж точно лишила разума, если я готов дать тебе сбежать!

– Господин! – пролепетала Идомена, простирая к нему руки. – Где мне взять силы покинуть тебя?!

– Мы встретимся, – твердо сказал Алкивиад, – мы еще встретимся, и ты принесешь мне алую розу счастья. Я видел это во сне, а прорицатель назвал его вещим.

– Господин, но школа гетер… – испуганно сказала Идомена, которая, конечно, совершенно не поняла, о чем он говорит. – Меня не возьмут туда! Нужно предъявить похвальное письмо от моих любовников, а ведь их у меня… нет! И никогда не было!

– Это досадно, – вздохнул Алкивиад. – А еще более досадно что у меня нет времени исправить это упущение. Но я напишу письмо авансом, а потом ты вернешь мне долг, хорошо?

Идомена только моргнула, не сводя с него восхищенных, влюбленных глаз, и этот взор окончательно убедил Алкивиада в том, что он поступает правильно. Эта девушка – редкая драгоценность, подобная прекрасному рубину цвета критского вина, который достался ему в качестве военной добычи. Алкивиад очень хотел бы оправить его в золото и носить как перстень, но камень пока не был отшлифован. Вот и Идомену следует отшлифовать, прежде чем заключить ее в оправу своих объятий!

Он прислушался: за стенами дома было пока еще тихо. Однако Атамус вот-вот должен появиться…

Алвивиад взял кувшин, выплеснул вино на пол – это было то самое косское, сладкое, красное, терпкое, которое предлагала ему Идомена! – и осторожно разбил кувшин, стараясь не поднимать особого шума. Выбрал подходящий черепок – на счастье, кувшин оказался простым, не глазурованным, – потом снял с плеча карфиту, на которой, как обычно, был изображен Эрос с мечом, и острием булавки нацарапал, как стилусом:

«Идомена станет истинной звездой школы гетер в Коринфе, в чем убежден Алкивиад Клиний Евпатрид из Афин, хорошо знающий ее любовь и преданность».

Острие карфиты сломалось на последнем слове. Почему-то у Алкивиада вдруг прошли мурашки по спине, как нынче утром, когда толкователь разъяснял ему, что означает его сон…

Девушка расширенными глазами следила за движением его стилуса, и Алкивиад, решив, что она не знает грамоты, прочел написанное вслух.

– И заметь, – добавил он ласково, потому что любовь, сиявшая в глазах Идомены, способна была растрогать даже Антисфе́на, прародителя киников, [49] – я не солгал ни слова, а степень моей откровенности подтверждает сломавшаяся застежка.

– Эти слова ты начертал на моем сердце, господин, – просто ответила Идомена.

– А теперь хватит мериться любезностями, – сказал Алкивиад, чувствуя, что время истекает. – Возьми черепок, деньги – и беги со всех ног.

– Позволь мне вместо денег взять это, – девушка робко указала на сломанную карфиту, и глаза ее так сверкнули, что Алкивиад не выдержал: схватил ее в объятия, впился в губы – но тотчас оттолкнул, ибо за стеной завопила Родоклея:

– Господин мой! Господин мой Асмус!

Глаза Идомены стали в пол-лица. Сейчас или закричит, или без чувств хлопнется! Алкивиад сорвал с постели покрывало, накинул на плечи Идомены, сунул ей в руки мешок и черепок, карфиту спрятал за корсаж, повернул девушку – и чуть ли не пинком отправил за занавесь:

– Беги! До встречи! До встречи, Идомена!

Еще несколько мгновений до него доносился гулкий топот ее торопливо улепетывающих ножек. Потом все заглушил шум, доносящийся снаружи.

Тогда Алкивиад улегся поудобней на пол, окунув висок и кудри в разлитое вино. Улыбнулся мечтательно – и закрыл глаза.

Конечно, друзья сойдут с ума от страха при виде поверженного женщиной Алкивиада… и, конечно, Алкивиад, поверженный женщиной, не оберется потом насмешек… однако только так он мог оберечь свою честь. Уж лучше прослыть побитым женщиной, чем признаться друзьям, что помог сбежать преступнице лишь потому, что ему вскружил голову аромат ее кудрей и ослепили ее влюбленные глаза!

Афины, Элевсин

Прежде чем спуститься в подземный ход, Идомена, как ни была ошеломлена, все же не забыла прихватить свою одежду и простые кожаные сандалии, брошенные за ширмой. Девушка прекрасно понимала, что далеко в своем роскошном алом наряде не уйдет!

Едва выбравшись из-под земли близ Диомейских ворот, она торопливо переоделась, запахнулась в свой плащ, а в тот, который набросил ей на плечи Алкивиад, увязала мешочек с деньгами, алый шуршащий шелк, нарядные тонкие сандалии и две самые большие свои драгоценности: черепок и карфиту с изображением Эроса-меченосца. После этого она поспешила к Дипилонским воротам, замирая на каждом шагу и вся дрожа, вспоминая свой побег с Крита.

Тогда она угодила в новую западню. Что же ждет ее теперь?!

Рассветало. Какой-то пекарь в Дипилонском предместье уже развел огонь в своей огромной печи, и Идомена была первой в этот день, кто купил у него несколько больших лепешек и тыкву-долбленку с водой.

С большого двора за стенами пекарни слышен был крик петухов, блеянье овец и крик осла.

Немного поколебавшись, Идомена робко попросила продать ей осла и добавила, что хорошо заплатит.

– Куда же ты намерена ехать на моем осле, госпожа? – удивился пекарь, глядя из-под припудренных мукой, низко нависших бровей на ее испуганное лицо и дрожащие руки, которыми она увязывала хлеб в узел.

Идомена промолчала, только слегка пожала плечами.

– От мужа бежишь, госпожа? – тихо спросил пекарь.

Идомена отпрянула. Сердце ее так и упало!

– Не бойся меня, – слабо улыбнулся пекарь. – Моя дочку ее муж-зверь чуть не до смерти забил. Я виноват… так хотел, чтобы она за него вышла! Думал, богатство будет заменой счастью. А он чуть в могилу ее не загнал! Я потом еле-еле добился для дочки свободы на агоре, взывал к народу о милости. Она вся чуть живая была, синяя с ног до головы от побоев, однако его только к уплате денежного возмещения приговорили. Он поклялся, что подозревал Эвфимию в дурных делах. Ну, все мужчины и встали на его сторону. А моя Эфимия, которая никогда не злоумышляла против супружеской верности, оболганная, со стыда убежала в Коринф, к моей сестре, которая там замужем. У нее и живет.

– Ваша дочь поступила в школу гетер? – робко спросила Идомена, которой казалось, что в Коринфе больше и нет ничего, кроме храма Афродиты и школы гетер при нем.