– Какое счастье, что ты спас меня, супруг мой! – с рыданием выкрикнула Кора.

Даже полузадохшемуся Панталеону история, поведанная Корой, казалась совершенно неправдоподобной. А впрочем, какая разница, поверит ли Атамус своей блудливой женушке? Ему-то, Панталеону, в любом случае худо придется. Уж не наврать ли, что он был приятелем покойного мужа этой выдуманной подруги Коры – и тот оставил ему в наследство все свои одежды? Нынче он зашел полюбоваться наследством, а тут вдруг и Кора явилась примерить одежды подруги… ну, и они так увлеченно помогали друг другу управиться со складками хитонов и гиматиев, что Панталеон и не заметил, как из него истекло семя… А может, заодно соврать, будто у него бленорагия?..

Нет, тогда Атамус наверняка пришибет его на месте. Или окончательно придушит!

Ох, да что же он лежит пластом, словно его уже придушили, почему не брыкается, не сопротивляется?!

Панталеон забился на постели и внезапно почувствовал, что мертвая хватка на его горле чуть ослабела. И тут же до него донесся голос Коры:

– Ах, отпусти его, супруг мой, не то задушишь! Пусть идет восвояси, он не так уж и виноват, я ведь была раздета, он, наверное, принял меня за порну!

– Да как он смел, негодяй, принять мою ненаглядную жену за порну?! – возмущенно заорал Атамус.

Если бы Панталеон мог, он бы засмеялся. Итак, Кора все же одурачила муженька!

– Отпусти его, отпусти, дорогой Атамус! – зудела Кора, словно назойливая муха.

– Нет! – возмущенно вскричал тот, и руки его снова сжали горло Панталеона. – Он запятнал мою честь, он должен за это заплатить! Слышишь, ты, бесчестный негодяй! – Он схватил Панталеона за плечи и крепко потряс. – Или ты отдашь мне все деньги в возмещение ущерба, который ты нанес моей чести, или я придушу тебя!

– Забери все, все, что у меня есть! – прохрипел Панталеон. – Только не убивай!

– Жена! – оживленно крикнул Атамус. – Посмотри в мешке, который у него на поясе! Шевелись, ну!

Панталеон слышал звон монет, которые Кора выгребала из мешка. Раньше этот звон ласкал его слух, а сейчас царапал уши, словно набившийся в них зернистый песок. С каждой монеткой из него словно бы кровь по капле вытекала! Но все-таки крови в Панталеоне оказалось довольно много, потому что, когда проклятущий Атамус отпустил несчастного, у него хватил сил кое-как замотаться в лоскуты ткани, которые раньше служили ему хитоном и гиматием (Кора присвоила и его драгоценные карфиты с великолепно вырезанными камеями, [35] так что даже одеться нормально он не мог), – и со всех ног бежать из этого проклятого дома.

Сначала Панталеон сам не знал, куда мчится, а поскольку он не слишком – то старался запоминать дорогу, которой вела его эта ведьма Родоклея, то уже через несколько шагов окончательно заблудился – и при всем желании не смог бы сейчас найти тот дом, где остались его деньги, его прекрасные карфиты, дорогой подарок друга детства, а главное – восковая табличка с полустертой записью, которую Панталеон уже почти всучил простаку Мильтеаду… да вот ведь как не повезло!

Потом, уже добравшись до своего жилища и приведя себя в порядок, Панталеон попытался снова наведаться к Мильтеаду и напомнить о долге его отца, однако тот лишь руками развел:

– Покажи мне хоть какую-нибудь расписку! Хоть стертую восковую табличку!

– Да ведь ты ее видел! – воскликнул Панталеон.

– Но теперь-то не вижу, – развел руками Мильтеад – и разговор на этом закончился.

Панталеон ушел восвояси, но краем глаза успел заметить лукавую улыбку, мелькнувшую на устах Мильтеада. А когда он попытался придти к Радоклее с расспросами, та подняла страшный крик, уверяя, что видит его впервые, и не понимает, о чем он вообще говорит.

«Да ведь все это было подстроено! Они меня просто-напросто заманили в ловушку и ограбили!» – мелькнула наконец догадка, которая взбесила его почти до потери разума.

Но что было делать? Если бы найти эту шлюху Кору с ее пособником… Панталеон знал, что не изведает покоя до тех пор, пока не отомстит.

Но по силам ли ему это?! Воспоминание о том, как Атамус стискивал его горло, наполняло сердце Панталеона несказанным ужасом. И все же он лелеял надежду, что представится какой-нибудь счастливый случай – и он сведет счеты с теми, кто его так страшно оскорбил, а главное – ограбил.

Пирей

– У тебя такой унылый вид, Алкивиад… Можно подумать, ты не рад вернуться в Афины! – проговорил Анит, сын Антемиона, с беспокойством вглядываясь в лицо своего друга, и, как бывало всегда, сердце его дрогнуло от любви к этому высокому, красивому, великолепно одетому человеку.

Необыкновенному человеку!

Эта любовь длилась уже два десятка лет, начавшись в ту пору, когда они были еще длинноволосыми мальчиками и вместе учились в гимнасии. Уже тогда Алкивиад был окружен поклонением – отчасти из-за своей невероятной красоты, отчасти из-за необыкновенно веселого нрава, отчасти из-за того, что отец его, Клиний Евпатрид, был весьма влиятельным человеком в Афинах. Но скоро стало ясно: будь Алкивиад даже сыном горшечника или пекаря, за ним все равно гонялись бы и мужчины, и женщины, искали бы его общества и расположения, а главное – любви.

Анит вспомнил, как сокрушался Алкивиад, когда вступил в возраст эфеба[36] и был вынужден, по обычаю, постричься! Он завидовал мальчикам и взрослым мужчинам, которым разрешалось носить длинные волосы. Алкивиад опасался, что стрижка повредит его красоте, однако вьющиеся от природы короткие кудри, которые столь изысканно обрамляли его точеное лицо, привлекли к нему еще больше поклонников и поклонниц. С кем его только ни сравнивали! И с Адонисом, и с Аполлоном, и с Дионисом… да, этот шаловливый бог, несомненно, ему покровительствовал, ибо даже незрелым юнцом Алкивиад умел выпить невероятное количество вина, почти не пьянея, а только возвеселяясь умом и становясь гораздым на самые изощренные проказы.

Потом Алкивиад и Анит вместе обучались у великого Сократа на его занятиях по майевтике и диалектике. К сожалению, в ту пору Анит был слишком порабощен своей страстью к другу, поэтому все рассуждения Сократа о том, что человек должен найти в самом себе ответы на те вопросы, которые задает ему внутренний мир (в этом состояла суть майевтики), и дать им разумные объяснения, установив свою связь с внешним миром (этому учила диалектика), – свистели мимо его ушей, словно вражеские стрелы. Вот именно вражеские, ибо они отвлекали его внимание от Алкивиада!

К слову сказать, Алкивиад тоже не отличался прилежанием… однако это не мешало самому Сократу взирать на него такими глазами, что сразу было видно: сердце этого человека пронзено не стрелой Эроса, а его обоюдоострым мечом! Между прочим, именно Сократ посоветовал своему неотразимому ученику взять Эроса с мечом как эмблему [37] для своих карфит, а потом и для оружия и щита, ибо Эрос, этот своевольный бог, несомненно, и сам неравнодушен к Алкивиаду!

Анит помнил, что Алкивиад, услышав этот совет, небрежно пожал плечами:

– Эрос? Эрос неравнодушен ко мне? Ах, Сократ, ты мне льстишь! Он поражает сердца любовью, а ведь меня очень многие ненавидят. И даже иные из тех, кто раньше любил меня, теперь говорят обо мне гадкие вещи и норовят подстроить разные пакости.

– Ну что же, любовь очень часто переходит в ненависть, – кивнул Сократ. – Это случается, когда слишком сильная страсть поражает человеческое сердце, и оно не может справиться с той болью, которую порой приносит любовь. Это напоминает мучительную боль от опасной раны… И, чтобы вылечить свое сердце, человек начинает ненавидеть того, кто эту рану ему нанес. Тебя всегда будут любить и ненавидеть. Беда в том, что ты очень уж отличаешься от людей обычных. Ты не такой, как все, а этого охлос [38] не прощает.