(232) Каково значение складной речи, можно убедиться на опыте: если ты возьмешь хорошо слаженное построение тщательного оратора и нарушишь его перестановкой слов – развалится вся фраза. Так например[237], в нашей речи за Корнелия и всюду далее: "Neque me divitiae movent, quibus omnes Africanos et Laelios multi venalici mercatoresque superarunt" – измени немного, чтобы получилось "multi superarunt mercatores venalicique", и все погибнет. Далее: "neque vestis aut caelatum aurum et argentum, quo nostros veteres Marcellos Maximosque multi eunuchi e Syria Aegyptoque vicerunt" – измени слова, и получится: "vicerunt eunuchi e Syria Aegyptoque". Третий пример: "neque vero ornamenta sunt villarum, quibus L. Paullum et L. Mummium, qui rebus his urbem ltaliamque omnem referserunt, ab aliquo video perfacile Deliaco aut Syro potuisse superari"[238]– сделай так: "potuisse superari ab aliquo Syro aut Deliaco";

(233) разве не видишь, как малейшее перемещение слов, хотя бы слова оставались те же, превращает все в ничто, когда заменяет складность беспорядком? Так же, если ты выхватишь какую-нибудь несвязную фразу беспорядочного оратора и обточишь ее, слегка меняя порядок слов, то форма ее, прежде расплывчатая и бессвязная, станет складной. Так, возьми из речи Гракха перед цензорами[239]: "Abesse non potest quin eiusdem nominis sit probos improbare, qui improbos probet"[240]– насколько лучше было бы сказать: "Quin eiusdem hominis sit, qui improbos probet, probos improbare!"

Ритм: похвала ему (235–236)

(234) Говорить таким образом всякий хотел бы и всякий говорил бы, если бы мог; а кто говорил иначе, тот просто не умел этого достичь. Оттого и явились эти аттики с их неожиданным именем – словно Демосфен, чьи молнии блистали бы слабее, не будь они напряжены ритмом, был родом из Тралл[241]! Впрочем, если кому больше нравится беспорядочная речь, пусть тот ею и пользуется: так, если разъять щит Фидия[242], исчезнет общий образ расположения, но сохранится красота отдельных частей; так, у Фукидида недостает ораторской закругленности, украшения же речи выдержат любое сравнение.

(235) Но когда эти люди расстраивают речь, убогую и по мыслям и по словам, то они не щит разымают, но, по выражению пословицы, грубому, зато верному, веник раздирают по прутику.

Чтобы показать, что они действительно презирают тот род красноречия, который мне любезен, пусть или они сами что-нибудь напишут в духе Исократа, или Эсхина, или Демосфена, – тогда я поверю, что они не бежали от него испуганно, а отступили сознательно; или же я сам пойду на такое же условие, взявшись сказать или написать в их стиле что им угодно и на каком угодно языке. Ведь легче разрушить складное, чем связать рассыпанное.

(236) Короче сказать, я думаю, что дело обстоит вот как: говорить стройно и складно, но без мыслей – есть недостаток разума, а говорить с мыслями, но без порядка и меры слов – есть недостаток красноречия; но особенность этого недостатка в том, что те, кто в нем повинны, не только не слывут глупцами, но напротив того, людьми разумными. Кому этого довольно, тот пусть так и делает. Истинно же красноречивый человек должен вызвать не только одобрение, но, если угодно, восторги, клики, рукоплескания: и он будет настолько возвышаться во всем, что ему должно быть стыдно, если что-нибудь сможет больше привлечь зрение или слух, нежели его выступление.

Заключение (237–238)

(237) Вот тебе, Брут, мое мнение об ораторе: если оно тебе по душе, ты с ним согласишься, если же ты думаешь иначе, то останешься при своем. Здесь я не буду спорить с тобой, и никогда не стану утверждать, что мое мнение, которое я с таким усердием развивал в этой книге, ближе к истине, чем твое. Ибо не только мне и тебе, но и мне самому в различных случаях может казаться истинным то одно, то другое. И не только в нашем предмете, где все направлено к удовольствию толпы и к услаждению слуха, – а это слишком легковесные основания для суждений, – но и в иных, важнейших делах до сих пор не нашел я ничего достаточно надежного[243], за что можно было бы держаться и чем можно было бы руководствоваться, и хватаюсь за то, что мне кажется ближе всего к истине, сама же истина скрыта от меня.

(238) И я хотел бы, чтобы ты, если тебе не понравятся эти рассуждения, подумал о том, что я взялся за слишком обширное начинание, чтобы довести его до конца, или о том, что я, желая выполнить твою просьбу, устыдился отказа, и поэтому столь неразумно взялся за это сочинение.