Глава вторая. Несчастный год России

Армия без оружия

К началу 1915 г. Россия потеряла 1 млн. 350 тыс. убитыми, ранеными и военнопленными из первоначальной пятимиллионной кадровой армии. Военный министр Сухомлинов еще давал полные оптимизма интервью, генеральный штаб в Петрограде убеждал, что «расходы боеприпасов не дают никаких оснований для беспокойства», но русские батареи уже молчали, потому что не хватало снарядов и многих видов вооружений. Чтобы произвести 156 деталей, составляющих современную винтовку, требовалось 1424 операции, 812 замеров, достаточно сложное производство (которое Россия, собственно, в полном объеме наладила лишь во вторую мировую войну). Русские заводы производили менее тысячи винтовок в день, в то время как ежедневные потери винтовок русской армией были в три-шесть раз больше. К лету 1915 г. Артиллерийский департамент заказал на русских заводах девять тысяч пушек, а получил только 88 {122} . Техническая культура производства оказалась недостаточной.

Россия вступила в полосу своих несчастий. И наиболее проницательные из представителей Запада увидели грозные признаки. Вопреки браваде петроградских газет, британский военный представитель Нокс уже в конце 1914 г. предсказал возможность распада России. Из докладов Нокса, адресованных тем, кто не хотел сознательно закрывать глаза на суровую реальность, открылась страшная беда России — неумение использовать наличные ресурсы и неукротимое при этом стремление приукрасить ситуацию. Не желая видеть мир в реальном свете, русское правительство скрывало степень поражения и всячески старалось прикрыть августовскую катастрофу в Восточной Пруссии сообщениями о победах на южном и на юго-западном фронте. Но спустя полгода поражения русской армии приняли такой масштаб, что скрыть их было уже невозможно. Современный американский историк жестко оценивает ситуацию: «Неожиданный коллапс фронта Иванова в середине мая, легкость, с которой Гинденбург и Людендорф выдвинули „армию Неман“ к балтийскому побережью, отражала более сложные русские проблемы, чем просто превосходство Германии в артиллерии. Ощущая нехватку оружия, амуниции и запасов, Россия к середине 1915 г. начала еще и испытывать сложности в замещении боевых потерь, составивших почти 150 000 человек в месяц» {123}.

Германия поворачивается к Востоку

В канун наступающего 1915 г. маршал Жофр мог думать только о потерянных тринадцати департаментах — вся его психика была скована присутствием немцев неподалеку от Парижа. Как и Фалькенгайн. он полагал, что судьба войны решится на Западном фронте, а все остальное лишь отвлекает от главного. Австрийцы отходили от галнцийских поражений, от ужаса оставления Львова. Для Конрада не было задачи важнее возвращения Галиции. В Англии еще не полностью осознали значимости поражения русских войск у Танненберга и тщеты надежд на русский «паровой каток». На столе у Китченера и Черчилля ежедневно лежали 20-30 сообщений стратегической разведки о перемещении войск в Европе, и разобраться в относительной важности каждого сообщения было непросто. 1 января министр финансов в военном кабинете Ллойд Джордж распространил меморандум, предостерегающий от самоуспокоения: военная машина России не имеет необходимых производственных мощностей. В Петрограде прошел первый шок от восточнопрусских поражений, появилась вера в победы над австрийцами, произошло общее успокоение. Присутствие в коалиции, помимо Франции, могучей Британии с доминионами успокаивало царя и его военачальников. В то же время немцы стояли насмерть. 15 января 1915 г. корреспондент лондонской «Тайме» Стэнли Уошборн беседовал с немецкими пленными неподалеку от Варшавы. «Чем больше беседуешь с немцами, — а эти даже ниже среднего уровня, — тем больше чувствуешь, что прежде чем сокрушить исполненных решимости людей, нужно будет пройти очень длинную дорогу». В Германии, в штаб-квартире Восточного фронта, формируется могучее трио, в котором Гофман олицетворяет мысль, Людендорф — энергию, а Гинденбург — престиж и самообладание. Это трио приходит к мысли, что Западный фронт неизбежно будет заморожен примерным равенством сил, и атакующая сторона будет лишь терять свои силы. В первый день 1915 г. Фалькенгайн и Конрад встретились в Берлине. Третьим был Людендорф. Фалькенгайн являлся «западником» — он считал войну в огромной России пустой тратой времени и сил. Озлобление его противников — настроенных на Восток генералов — было таково, что Гинденбург дал совет канцлеру убрать Фалькенгайна. Гинденбург и Людендорф оповестили кайзера, что они полностью на стороне Конрада; собственно, они уже нарушили субординацию и без согласования с Фалькенгайном послали на помощь Конраду несколько германских дивизий. По германским законам верховным военным вождем был кайзер. В данном случае он презрел субординации — он не мог устоять перед напором героев Танненберга. На Восточный фронт были посланы четыре корпуса. Согласно планам Людендорфа-Гофмана, огромные клещи, отстоящие друг от друга на 600 км, должны были охватить русские вооруженные силы. Южными «клещами» руководил Конрад, северными — испытанные прусские военачальники. Небрежность русских в обмене информацией открыла немцам «грандиозный план» великого князя Николая Николаевича: удар по Восточной Пруссии со стороны Торна. Главное преимущество восточной стороны было в численности. Но у русского командования уже не было былой уверенности. Заметим в данном месте, что каждая германская пехотная дивизия имела вдвое больше легкой артиллерии, чем русская. В области тяжелой артиллерии соотношение сил было еще менее благоприятным: 60 тяжелых орудий у русских, 381-у немцев. Столь же велико было превосходство германской дивизии в пулеметах. Русская авиация была в фазе эксперимента, а немцы владели зрелой авиацией с опытными пилотами. Характерно наличие у немцев разведывательных самолетов, до которых русским было еще далеко {124} . В России иссякают запасы вооружений, и это сказывается на боеспособности русской армии. «Русские проявляют исключительную виртуозность в крушении всех своих начинаний» {125} , — пишет посуровевший посол Палеолог. Как оценивает ситуацию Черчилль, «безграничные массы покорных крестьян, как только прибывала униформа, оружие и амуниция, заполняли понесшие потери части. Россия не испытывала недостатка в людской силе… Не хватало обученных офицеров, образованных руководителей и чиновников всех сортов, которые должны были управлять огромной массой солдат. Более того, не хватало орудий различных калибров, не было в достатке простых винтовок. Хотя великий князь, Рузский и Иванов обдумывали наступательные операции, они мучительно осознавали, что боевая мощь России после первых битв войны значительно ослабла. И все же Иванов доказывал в ставке возможность выхода на венгерскую равнину, а Рузский, чье мнение великий князь ценил очень высоко, предпочитал удар со стороны Польши на северо-запад по германской территории. Однако все эти дискуссии были прерваны неожиданным германским наступлением» {126} . Кайзер назвал эту операцию германских войск «Зимней битвой за Мазурию». В ходе дебатов в русской ставке не заметили быстрого перемещения в Восточную Пруссию четырех новых корпусов. 5 и 6 февраля 1915 г. снегопад и метель, казалось, остановили все живое в Восточной Пруссии. Только казалось. 7 февраля немцы начали непрерывное движение, которое позволило трем немецким корпусам за полтора дня продвинуться глубоко за линию русских укреплений, 10 февраля двадцать первый германский корпус перерезал железную дорогу из Ковно на восток. Десятая русская армия генерала Сиверса начала отступать через Августовский лес к Неману. Торжествующий кайзер посетил захваченный городок Лик, поздравляя свои атакующие в снегу войска. Гинденбургу происходящее «напомнило знаменитую победу при Седане в 1870 году» {127} . Армия Сиверса сражалась отчаянно. Все сжигая на оставляемой земле, она карабкалась на восток — 350 тысяч солдат видели спасение только в скорейшем выходе из-под огня неукротимого неприятеля. И хотя немцы взяли много пленных, основная масса русских войск рвалась к спасению. Все признают, что арьергард армии сражался с редкостным самоотвержением, что в конечном счете и спасло армию. В середине февраля жестокий мороз уступил место неожиданной оттепели, принесшей с собой распутицу. Но основная масса русских войск сумела пересечь Августовский лес, выйдя за пределы германских клещей в окрестностях Гродно. Немцы сзади окружили Августовский лес со всеми, кто отстал от основной массы войск — 110 тысяч человек и немалое число неожиданно освобожденных германских военнопленных. Не меньшее число погибло на поле брани или замерзло в полях. Даже далекий от сантиментов Гинденбург был поражен тем, что он назвал «тишиной смерти»: «Когда думаешь об этой битве, возникает лишь один вопрос, „могут ли смертные существа содеять все это, или все это призрачное видение, страшный рассказ? Не являются ли эти марши зимними ночами, эти лагеря в ледяные штормы и эта последняя фаза битвы в Августовском лесу — столь ужасная для противника — плодом фантазии?“ И германский полководец делает честный вывод из собственной операции: „Несмотря на огромный тактический успех… мы проиграли стратегически“ {128} . Никакие трофеи не могли скрыть того обстоятельства, что, на севере русская армия, несмотря ни на что, сохранила свою боевую мощь.