Он проснулся обессиленный и весь в поту. Над ним склонилось Ольгино лицо. Она была в короткой ночной рубашке и с распущенными волосами. В тусклом рассветном воздухе ярко поблескивали ее словно всегда омытые слезой глаза.

— Кричал как во сне, ой как кричал! — Она села прямо ему на ноги, и он ощутил жар ее тела. — Снилось что-то страшное?

— Очень. Мне каждую ночь снятся страшные сны.

— Это оттого, что женщины у тебя нету, — со знанием дела сказала Ольга. — Я тоже, когда девкой была, кошмарами маялась. Мать меня по врачам таскала, да все без толку. А после знахарка одна сказала, что мне мужичка надо. И правда — все как рукой сняло. Мы ж не виноватые в том, что нас Бог так устроил, — как бы оправдываясь, говорила Ольга. — Бог ли, природа — кто их знает. В нас с самого детства сила детородная копится. Это чтобы жизнь на Земле не прерывалась. Ну, а заодно и удовольствие имеем. Правильно я говорю?

Ольга подморгнула и похлопала Ваню по ноге горячей ладошкой.

— Нет, — сказал Ваня. — Мое тело должно принадлежать только мне. Я его единственный хозяин. И я обязан научиться владеть им в совершенстве.

— Ну и глупый. — Ольга встала и потянулась, выпячивая свой круглый живот. — Мужику вообще лафа: получил свое и шагай себе дальше, а вот нам еще эту тяжесть носи. И все равно природа правильно задумала, что поручила ребеночка женщине вынашивать. Знаешь почему? Да потому, что мы сердцем не такие жестокие, как вы. И наша кровь ваше семя смягчает. Если бы оно несмягченным произрастало, вы бы столько бед понатворили. Земля и так от бед стонет.

…Ваня влез на песчаную кручу, еще мокрую, пахнущую рекой и слегка рыбой. Он вдруг подумал о том, что последние две ночи спал спокойно, без сновидений и просыпался уже, когда солнце успевало разогнать туман над рекой. Он окинул взглядом свое загорелое тело. Физическая нагрузка — вот что спасает мужчину от всяких глупостей. В Москве он будет заниматься гантелями, борьбой и плаваньем. Чтобы каждый мускул, каждое сухожилие, каждый нерв превратились в точный инструмент, подвластный воле его, Вани, разума.

Земснаряд вдруг фыркнул, словно чем-то подавившись, и заглох. Раздались матерки механика.

— Запускай! — крикнули в рупор с головного звена. — Что ты там жопу чешешь?

— Насос засорился! — прокатилось над рекой. — Туды его в душу…

— Чини! — ответили в рупор. — Пускай Петро на дно спустится. Слышь? Скафандр у Тюлькина — он раков под яром ловит.

Ваня без особого интереса наблюдал за облачением в скафандр этого самого Петра — хилого мужичонки с расписанной якорями и русалками грудью. Видно, служил когда-то во флоте, а может, и в тюрьме сидел. Скафандр был допотопный, жюль-верновских времен. Петру помогал спускаться под воду раколов Тюлькин.

Ваня видел пузыри на гладкой поверхности реки. Они продвигались к тому месту, где на дно уходила труба заглохнувшего механизма. Он уже было собрался сходить на бахчу — сторож обычно в это время на велосипеде уезжал домой перекусить и соснуть, и вся команда «землесоски» угощалась дармовыми арбузами, благо было их несметное множество, — как вдруг заметил, что пузырьки стали заметно быстрее двигаться в направлении берега. Когда над водой показался шар водолазного шлема, Тюлькин ловко свинтил его и нетерпеливо спросил:

— Ну, чего там? Никак шланг заело — вон ты весь…

— Там… там утопленник, — выдохнул Петро, тяжело шагнув в сторону берега. — Баба. Голая. Не, я туда больше и за баллон самогона не полезу. — Он выругался и сплюнул в воду. — Она… на якоре. Даже на двух. — Воздух снова сотрясся от мата. — Ноги цепью замотаны, а глаза открытые. И волосы шевелятся. — Он замотал головой. — Не, я даже за ящик водки туда не полезу.

— Запускай насос! — грянуло в рупор с головного звена вместе с отборным матом. — Что вы там телитесь?

Ваня съехал с песчаной кручи и направился к воде.

— Снимай костюм, — велел он Петру. — Я сам туда полезу.

— Ну да, а мне потом отвечай. У тебя есть удостоверение о допуске к работам, связанным с…

— У меня есть все, что хочешь. Ну-ка по-быстрому снимай скафандр, — скомандовал Ваня. — Хочешь, чтоб я тебя из него вытряхнул?

Он наступал на Петра. Тот неуклюже сделал шаг вбок, и если бы не пришедший на помощь Тюлькин, наверняка бы упал в воду.

— Давай, Петро, не кочевряжься — парень дело говорит, — сказал он. — Я тоже ни за какие баллоны туда не полезу. Мы его за веревку привяжем, и если что — выволочем лебедкой. Живого или мертвого.

И Тюлькин ободряюще подмигнул Ване.

Скафандр был словно из чугуна. Ваню обступила желто-зеленая муть. Приглядевшись, он увидел на дне рядом с насосом что-то длинное, затянутое илом. Это была лодка. В ней лежали какие-то железки. Сверху на старом жернове сидел большой рак и шевелил клешнями.

Стало светлей, и Ваня понял, что тучка, закрывшая было солнце, ушла. Желтизна воссияла золотом, растворив в себе темную зелень.

И тут он увидел ее.

Он ни минуты не сомневался, что увидит на дне Ингу. Ему казалось, будто она улыбается, но это был обман зрения, Ваня убедился в этом, подойдя поближе. Лицо девушки было искажено в гримасе, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Но волосы были живыми, и в них играли стайки мальков, приняв их, очевидно, за водоросли. Ваня без особого труда вытащил из песка оба якоря, хоть они и были достаточно массивными, и дернул за трос.

Через несколько минут он уже был на берегу. Наверное, он потерял сознание: пришел в себя уже без шлема — от яркого солнца, больно резавшего глаза.

Потом он лежал на траве и смотрел в небо. Оно было голубым и манящим. Внизу, под яром, стрекотали моторки, раздавались возбужденные голоса.

«Потом, потом, — думал Ваня. — Сейчас только это небо…»

Он сидел под яблоней и ел дыню — скибка за скибкой и так быстро, что Нонна едва успевала ее нарезать. Дыня была душистая и навевала мысли о мире природы, где царят порядок, покой, целесообразность. Ее вкус как бы и Ваню наполнял этим покоем, порядком, целесообразностью… Нонна взрезала вторую дыню. Она оказалась еще слаще, ее душистая мякоть таяла во рту.

Ване захотелось пить. Он встал и пошел к колонке. Взгляд случайно уперся в беленную известью стену летней кухни. «Что-то не то, — пронеслось в голове. — Здесь было как-то не так…» Впрочем, какая разница? Ну да, здесь валялся какой-то хлам, а теперь его убрали. Он накачал несколько ведер, прежде чем полилась холодная прозрачно чистая вода из таинственных земных недр. Беспокойство не уходило. Черт возьми, почему это его заботит — что лежало возле этой беленной известкой стены?..

Ваня выпил две кружки и хотел зачерпнуть из ведра третью, когда наконец вспомнил…

Там валялись ржавые якоря допотопной конструкции. И цепь, тяжелая цепь — длинная, ржавая, очень крепкая.

Он швырнул кружку об стену и бегом бросился в дом, сопровождаемый испуганным недоумевающим взглядом Нонны.

— Отец, — произнес он задыхающимся от волнения голосом и остановился на пороге комнаты.

Толя повернул голову от холста, и Ване почудилось, будто вокруг волос отца плавает сияющий нимб — это солнце светило в широкое чистое окно.

— Я знаю, когда это случилось. Я почувствовал… — начал было Толя, но Ваня его перебил:

— Я восхищен тобой, отец. Ты сделал то, что должен был сделать я.

Толя смотрел на сына недоумевающе. Наконец он поднялся с высокого табурета возле мольберта и, опустив в банку кисть, задумчиво поболтал ею в бурой маслянистой жидкости.

— Я только подумал, что…

— Нет, ты вовсе не должен корить себя за то, что сделал. Злу нужно сопротивляться. Иначе оно заполонит собой всю Землю.

— Ты думаешь? Но я не знаю, что есть зло, а что добро.

— Знаешь. — Ваня приблизился к отцу и крепко обнял его. В ноздри ударил запах скипидара. Это был здоровый земной запах. И от него тоже исходил покой. — Отец… — тихо сказал Ваня и по-детски шмыгнул носом. — Мы… я… я так рад, что ты у меня есть.