Стихотворение датировано августом 1942 года, указано и место написания — станица Перекопская. Станица эта — в излучине Дона, где уже начались тяжелые бои, сдерживающие страшный натиск противника.

Через десятилетия, с сегодняшней высоты, можно спокойно разобраться, почему в обстановке крайней, в общем-то катастрофической, было написано такое стихотворение.

Может быть, в утешение страдальцам, сражавшимся в глубине России? Нет, мы не считали себя страдальцами и не нуждались в утешении: оно мешало бы. Нужны были тогда лишь беззаветность, отчаянная отвага…

Может быть, я знал планы Верховного командования? Может быть, таким стихотворным способом выполнялось особое задание штаба фронта? (Ведь, бывало, получали журналисты такие поручения — командование очень доверяло им.)

Нет, и этого не было. Просто редактор приказал сдать стихи в номер (хотя еще неясно было, сумеем ли выпустить газету — бомбы выли над зданием типографии) и чтоб стихи были о Победе, а комиссар в должности поэта уже держал в кармане именно те стихи, которые нужны были редактору сегодня и немедленно.

В стихах Волга и Дон как бы окружали и душили пришельцев, и не только география подводила к подобному образу, но просто необходимость…

И не будучи стратегом, могу с уверенностью сказать, что в Генеральном штабе такого плана не было, хотя бы потому, что в августе фашистские войска еще не прорвались в Сталинград и можно еще было надеяться, что они будут остановлены на подступах к городу, на Дону…

Никакого другого выхода, кроме разгрома врага, кроме Победы, не было тогда. Об этом думали воины, в это верили, а поэты формулировали их мысли и чувства.

В том же духе писали в те дни мои товарищи по Юго-Западному фронту Борис Палийчук, Микола Бажан, Микола Упеник, Павло Усенко.

Разумеется, мы не знали еще, что бои будут идти в цехах Тракторного завода и «Красного Октября», на городском вокзале и на самом берегу Волги. Не могли мы предвидеть, какого напряжения достигнет сражение в городе и в междуречье Волги и Дона. Но если поэзии дано хоть на дни, на месяцы опережать время, то именно эта ее таинственная возможность могуче проявилась на Великой Отечественной. Разве стихи Николая Тихонова, Ольги Берггольц, Александра Прокофьева с первого дня блокады не были стихами о победе под Ленинградом? Разве стихи Алексея Суркова, Константина Симонова, Маргариты Алигер, Иосифа Уткина не были стихами о будущей победе под Москвой?

Подобную работу — именно работу — пришлось вести всем поэтам армейских и фронтовых газет (и центральных, конечно). Строки стихов были как пули, летящие во врага из недалекого будущего.

«Разговор Волги с Доном» появился тогда, когда положение на нашем Юго-Западном фронте было чрезвычайно тяжелым.

Не помню, вышла ли в тот день газета, но отчетливо помню свой «Разговор», отпечатанный листовкой. В том же августе я вновь выехал в междуречье Волги и Дона, прихватив и запихнув в полевую сумку пачку этих самых листовок.

Мы находились в гвардейской дивизии, скомплектованной из десантников-парашютистов, моим спутником был Лев Ющенко, будущий писатель, а тогда корреспондент «Комсомольской правды» (я работал во фронтовой газете, но числился и за «Комсомолкой»).

Мы кочевали из боя в бой, вместе с десантниками медленно отходя к Сталинграду.

Мой коллега Ющенко ранен в голову. Ранение тяжелое. Он лежит вместе с другими бойцами, ожидающими эвакуации, на пыльной земле, под ненадежным укрытием маскировочной сетки. От новых пуль и осколков она не спасет, разве что двухфюзеляжная разведывательная «рама» не углядит.

Состояние у моего юного друга, как говорится, хуже некуда, но корреспондент остается корреспондентом, пока дышит. Симонов правильно сказал в своей не такой уж шуточной песенке:

Я склоняюсь над Ющенко, он хочет что-то сказать на прощание…

— Ты еще не отправил в «Комсомолку» «Разговор Волги с Доном»? — спрашивает он, не поднимая век, как сквозь сон. Узнав, что нет, он слабым, но властным голосом требует: — Давай сюда, я доставлю…

Наверное, ему необходимо было в тот момент убедить себя, что ничего страшного с ним не произошло, он действует, продолжает организовывать материалы для своей редакции.

Пришел «студебеккер» с эвакопункта, мы прощаемся с Ющенко. Как-то мне неловко, что ранило его, а не меня. (Ведь я не знаю, что через несколько дней и мне придется лежать на пыльной земле под ненадежной маскировочной сеткой в ожидании эвакуации.)

Увозят Леву. Отправилось в неизведанный путь мое стихотворение.

Из Сталинграда вверх по Волге раненых эвакуировали прогулочным пароходом, наскоро переоборудованным под госпиталь. Как стало вскоре известно, пароход с красным крестом на палубе подвергся варварской бомбежке, загорелся, затонул. Тревожно и больно было за Ющенко: жив ли, спасли ли его? О стихотворении я, разумеется, уже и не вспоминал…

Кончился окровавленный август, запылал еще более суровый сентябрь.

В Саратов, где мне пришлось выздоравливать после ранения, прибыла свежая «Комсомолка».

Разворачиваю, вижу: напечатан «Разговор Волги с Доном». Какое счастье, значит, Лева Ющенко спасся!

А сражение в Сталинграде достигло высшей, наиопаснейшей точки. Враг вновь и вновь атакует, бой в цехах заводов, в центре города. Мамаев курган в руках противника, а это высота господствующая.

В стихах фронтовых поэтов честно говорилось, как нам трудно. Военная газета — издание строгое, каждое слово должно быть взвешенным, четким, ясным для своих и непонятным для противника. Пожалуй, только в стихах можно было говорить, что нас постигла беда.

Но уверенность поэтов в Победе непоколебима. Стихотворение «Разговор Волги с Доном» не выделялось среди других газетных стихов тех дней.

19 ноября 1942 года началось наше решительное наступление, операция по окружению могучей немецкой 6-й армии. Этому дню суждено было войти в историю как Дню артиллерии, а затем — Дню ракетных войск и артиллерии, войти и в историю военного искусства.

Все переменилось.

В кольце очутились они! Когда кольцо плотно замкнулось, в политотделе одной танковой бригады я взял в руки номер «Правды». И был весьма удивлен и тем, как быстро доставлена из Москвы газета, и тем, что в ней 24 ноября вновь опубликован мой «Разговор Волги с Доном». Случай достаточно редкий в газетной практике — перепечатаны стихи, два месяца тому назад уже оттиснутые в «Комсомольской правде».

В сводке Совинформбюро было сказано, что 23 ноября полностью завершено окружение фашистских войск под Сталинградом. А стихотворение как бы повторяет и подтверждает сводку:

В советской поэзии были прогнозированы многие события Великой Отечественной войны. Ничего удивительного: просто вера в Победу водила нашими карандашами…

Весной 1943 года в разгранлиниях фронта, передислоцировавшегося из победившего Сталинграда, оказались чудесные курские места — с сиренью и соловьями, места, которым вскоре предстояло стать полем новой небывалой битвы и славной победы наших войск.

На участке обороны 13-й армии, которой командовал генерал Н. П. Пухов, оказалась станция Поныри. Ее странное название сохранилось в памяти с довоенных времен. Но я раньше только проезжал эту станцию Курской железной дороги, а теперь оказался на самой станции, близ которой располагался наблюдательный пункт фронта, получившего наименование Центрального. Группа офицеров редакции фронтовой газеты «Красная Армия» находилась здесь, отсюда мы выезжали в дивизии и полки.

Помню Курскую битву во всех ее подробностях, но остановлюсь лишь на одном эпизоде.