Теперь в глубоких сумерках виден конец пещеры. Он немного выше и шире коридора хода пещеры и может быть условно назван комнатой. Трещины в камне заполнены кристаллами гипса. Кроме того, тонкий налет этих кристаллов покрывает все стены и потолок. Они ярко загораются при свете зажженной спички, мерцают красными блестками и гаснут.

Местами на стенках комнаты видна темно-коричневая глиняная штукатурка, очень твердая и почти окаменевшая. Она только на глубоких трещинах и неровностях, нарушающих прямизну стен и потолка. Кое-где можно заметить, что штукатурка многослойна и, по-видимому, наносилась несколько раз в различное время. Но она сбивалась кем-то, причем иногда вскоре за нанесением, так как следы ударов инструмента (по всей вероятности, лопаты или топора), а также отпечатки конического конца кирки хорошо сохранились на штукатурке и тоже окаменели. Эти следы говорят о том, что пещеру несколько раз тщательно обследовали: наверное, в поисках потайного хода или запрятанного клада.

На полу комнаты высечены канавки. Начинаясь небольшим углублением у конечной стенки, канавка спускается к выходу и впадает в яму, в которую я провалился. В двух местах канавка пересечена двумя более широкими неглубокими поперечными канавками. Все же сооружение составляет отчетливую фигуру креста. Откуда здесь, в глубине Азии, мог оказаться крест? Яма и канавки тщательно вымазаны серой, сильно зацементированной глиной, на которой сохранились отчетливые следы пальцев человека. Для чего все это сделано?

Возможно, у верхнего углубления закалывалась жертва, и ее кровь стекала по канавке в яму. Перед входом в комнату горел жертвенный огонь, и, может быть, для того, чтобы попасть в конец пещеры, нужно было пройти через него, очистившись от грехов и злых духов, мучивших охваченное недугом тело. Или во влажное время года, когда по трещинам в скалах просачивалась вода, отложившая всюду кристаллы гипса, она собиралась по канавкам в нижнюю яму.

Сколько пещере лет? На этот вопрос нелегко ответить. По-видимому, она относится к давнему патриархально-шаманскому культу урочищ, служивших зимой убежищем скотоводам. Впоследствии пещера могла использоваться для разнообразных целей.

Живо представляется, как полуголые люди с большими кирками вырубали пещеру, как, задыхаясь в пыли, вытаскивали наружу щебень, как перед жертвенным огнем в нем закалывалась жертва и как с чувством страха и почтения входили в нее простые, доверчивые полудикари, издалека приезжающие в этот глухой уголок безводной пустыни…

После темной пещеры пустыня, освещенная солнцем, слепит глаза. Я с удивлением оглядываюсь: рядом с пещерой — развалины очень старой постройки. И как только я сразу их не заметил! От нее остались полуразрушенные стены, сложенные из камней. Но самое интересное в том, что постройка возведена на таком же, даже большего размера, выбросе мелкого красного щебня, какой находился и напротив пещеры.

Откуда мог появиться этот выброс мелкого красного щебня?

Не было никакого сомнения, что рядом с первой пещерой находилась вторая. Но вход ее прикрыт стенками постройки, забросан обвалившимися камнями. Возможно, когда-то постройка сообщалась с пещерой.

Давно ли была закрыта эта вторая пещера? Что там в ней находится сейчас? Вот бы ее раскопать и разгадать тайну обеих пещер, построенных очень давно в этой глухой, необитаемой и пустынной местности.

С каждым днем холоднее ночи и особенно свежо по утрам при восходе солнца. Теперь вечерами не поют уже сверчки и кузнечики и тихо роняет на землю золотые листья туранга. Разгорится костер, и вблизи него от тепла пламени оживает жизнь: вылезает на траву кобылка-пустынница и, прогревшись, бодро прыгает в сторону; проснется оса и начнет энергично чистить свое блестящее тело и расправлять усики; промчится паук-ликоза, которому стало жарко. Так же, как и ранней весной, утром на солнце ползают ночные жители пустыни: большие жуки-медляки, мокрицы, фаланги и многие другие, кому стало жить невмоготу ночью из-за холода.

Чаще стали перепадать дожди, и кое-где, как весной, зазеленела коротенькая травка, а в ложбинах разукрасился розовыми цветами кустарничек-курчавка.

Постепенно угасает жизнь. Смолкли песни кобылок-пустынниц. Большинство из них отложили яички в землю и, закончив заботы о потомстве, погибли. Но в ложбинах еще скачут кобылки-прусы, светлокрылые тиосциртусы, типичные для осени. Днем, как только пригреет, незаметные и маленькие, в траве шмыгают несуразные, как лягушки, личинки кобылок-тметисов, остроголовые пиргоморфы и многие другие.

Муравьи-жнецы поспешно забивают свои кладовые урожаем. Скорпионы заползли под камни и уже больше не показываются наверх. Хвостами, вооруженными шипами, они постепенно вырывают узкие норки, собираясь в них провести долгую зиму. Многие насекомые уже давно попрятались в норы, трещины, в каменистые осыпи или остались в яичках переживать долгую зиму.

Появились большие стаи скворцов и стали носиться над пожелтевшими забоками. Собрались в стаи чернобрюхие рябки и начали готовиться к отлету. Летают над пустыней большие стаи саджи и, будто что-то потеряв, мечутся от холма к холму, от горизонта к горизонту.

Над рекой потянулись к югу водоплавающие птицы.

Мы сидим на берегу реки напротив черных больших курганов. Осень раскрасила забоку. Ярко-желтыми кострами полыхает листва туранги, багрово-красными — барбариса, нежно-желтыми — ивы. Побурела трава. Тростники склонили мохнатые метелки, и река затихла, будто остановилась, и стала как зеркало. Остались позади мрачные горы Катутау, голубой полоской видны Калканы. Совсем рядом, параллельно нашему обратному пути, тянутся горы Чулак. Кое-где на вершинах гор уже белеют пятна снега.

Наступает вечер. На подгорной равнине, в пустыне, появились освещаемые заходящим солнцем светлые точки — джейраны. Постепенно светлые точки блекнут и тают в наступающих сумерках. Над притихшей рекой раздаются птичьи голоса. Далеко в тугаях надрывисто и страшно кричит косуля.

Большой костер бушует пламенем. Искры летят кверху, к темному небу, и тихо гаснут. И когда затихают звуки осенней ночи, раздается громкий крик фазана, хлопанье крыльев и свист торопливого полета. Крик этот, неожиданный и резкий, прорезает тишину. Еще слышны крики и взлеты птиц: где-то на ночевку фазанов забрался дикий кот и переполошил уснувших птиц.

Ранним утром воздух наполнен свистом крыльев, гоготом гусей, криками фазанов. Розовый от лучей солнца, пролетает со стаей кряковых уток одинокий, отставший от своих лебедь.

Налетел на бивак баклан и, увидав людей, взмыл кверху. Флегматичная цапля медленно летит над рекой, но, заметив замешательство баклана, торопливо сворачивает в сторону.

Утро с упругим, прохладным воздухом, пахнущим снегом далеких горных вершин, с прозрачными далями блещет яркими красками осени.

Вдали справа краснеет вход в ущелье Кызыл-Аус, потом пологие холмы Чулак-Джигде. Черной полоской виднеется дайка Иргизеня — музея наскальных рисунков. Темно-лиловые скалистые горы постепенно уходят назад и блекнут. Промелькнула каменистая пустыня с кустиками солянок, потом серая полынь прикрыла лёссовую почву. Вот и узкая, извилистая долинка, и мы мчимся мимо тростника в пустыне. Еще несколько холмов, и на горизонте появляется зеленая полоска поселка Ченгельды. А за ним асфальтовая дорога. Все ближе и ближе горы Заилийского Алатау, мелькают мимо села, и вот уже вдали город Алма-Ата.

Я бросаю взгляд в сторону. Слева, далеко на горизонте, едва заметной голубой полоской еще видны горы.

Прощайте, отроги Джунгарского Алатау!

В каньонах Чарына

Телефон звонил долго и настойчиво. Кто-то непременно желал со мной говорить, хотя уже было поздно.