— Не говорю так, однако не говорю и нет. Сам подумай: что делает людей алчными, а затем и подлыми? Только одно: жажда насыщения, величия, славы. А что делает их гордыми? Да то же, что и алчными. Одно только горе-безлетье заставляет людей шевелить мозгами, становиться добрыми и мудрыми людьми. Ничто другое. Волот, только оно. Так же, как доброта делает людей щедрыми, а щедрость душевная — поистине великими. Могла ли я встать твоим дочерям на пути и не допустить их к письменам — истокам познания, когда видела: они стремятся познать себя?

— Думаешь, это будет для них утешение и спасение?

— Да. Не смотри так и не подумай, муж мой, будто я предпочитаю, чтобы дочери твои во имя познания истины и дальше жили в безлетьи. Одного хочу: чтобы узнали себя, раз случилось так, что спознались с безлетьем. «Я не сверну ее уже с этого пути, — остановился на мысли Волот. — Как же у нас будет и что будет?»

Подумал и потом изрек свои мысли вслух:

— Знать себя не мешает, изменять только не надо. Как по мне, ты должна об ином позаботиться моя жена: чтобы и Злата, и Милана нашли себе мужей достойных и любящих. Вот и будет это лучшее, что ты можешь сделать для них.

Миловида не противоречила, однако и соглашаться не спешила.

XIV

Товар лангобардский и фуры с зерном прибыли в Скифию вместе с послами от короля Альбоина.

— Король наш — сказали они, — шлет предводителю племени аваров кагану Баяну желаемую живность и хотел бы иметь взамен за нее не только твердое слово, но и подписанный папирус о совместном походе против гепидов, как и сам поход.

Баян удосужился на кое-какую благодарность за живность, и когда дошло до соглашения, не спешил подписывать его.

— Гепиды находятся под защитой империи, — засомневался вслух. — Выступить против них — означает выступить против ромеев, поссориться с ними.

Послы лангобардские переглянулись между собой и потом изрекли свое удивление:

— Разве каган не знал об этом? Или он и без того не находился в ссоре с ромеями?

Не хотелось выдавать себя, однако и не мог не посмотреть в этот момент на Кандиха. «Это как же понимать?» — спрашивали его глаза.

И Кандих не замедлил объяснить.

— Король Альбоин, как и послы его, не менее возмущены клятвопреступлением ромейского императора еще до тебя, повелитель наш, чем мы, твои подданные. Они знают, как повел Юстин Младший с послами нашими в Константинополе, и готовы объединиться с нами в силе ратной не только против гепидов, а и против ромеев.

«О, Небо! — еле сдерживал себя, чтобы не разразиться гневом, Баян. — Что он говорит? Кто ему позволял вести в лангобардами дело о походе против ромеев?…»

— Король наш, — встали на помощь Кандиху лангобарды, — велел передать тебе, повелитель аваров: когда мы уничтожим гепидов, как силу и ромейскую опору на Дунае, нам никто не помешает тогда пойти общим походом не только во Фракию или Македонию, — под сам Константинополь. Объединимся с соседней Скифией и сплотим силу, против которой не устоит вся Ромейская империя с ее палатийскими когортами. То и будет она, месть за все: клятвопреступление, вечный смех и вечные обиды. Довольно терпеть! Пусть торжествует воля обездоленных и опозорившихся!

Упоминание об опозорившихся третирует одну и порождает в сердце другую волну: возмездия-мести. Лангобарды правду говорят: по соседству с ними и их Паннонией бурлит неугомонный славянский люд. Если его прибрать к рукам и пустить в империю, можно затопить ее всю, по крайней мере, до моря.

Тем не менее, у Баяна хватает ума и терпения не выдавать себя всего и сразу.

— Наши первородные мысли были, — говорит послам, — выделить в помощь королю лишь отдельные турмы. Раз король Альбоин имеет такие, как слышу здесь, намерения, есть потребность идти всем.

— Истину говоришь. Король тоже так мыслит. Зачем половинить? Приходи и садись всем родом своим в земле Гепидской. Сдвоенная сила наша и сила скифов, живущих среди нас, даст нам возможность твердо стоять на Дунае, ходить оттуда, куда захотим и когда захотим.

Это было бы то, что надо, и все же каган не спешил говорить: согласен:

— Земля, что у гепидов, богата?

— О, да.

— А сами гепиды? Что найдем у них, когда придем?

— В обиде не будешь, предводитель. Король говорил уже тебе: Сирмий и все его сокровища — твои.

— Этого мало. На коней, стада коров, овец богата земля?

— Этим в основном и богаты, с этого и живут гепиды. Как и все. Хлеб еще сеют.

— Тогда в соглашении между нами должно быть и такое: все, что добудут авары у гепидов мечом, будет за аварами, что добудут лангобарды, будет принадлежать лангобардам. Если на все это будет согласие, я подпишу папирус и за два-три дня двинусь на средний Дунай.

Теперь послы лангобардские не спешили говорить: согласны.

Поглядывали на кагана грустными глазами и отмалчивались.

— Не кажется ли кагану, что он слишком мало оставляет нам? Король иначе мыслил: аварам после победы будет земля гепидская, нам — то, что добудем у гепидов.

— А сама победа над гепидами? Разве этого мало? Не мне же — вам она нужна.

Спрашивать, кроме самих себя, было некого. И послы, помявшись, сказали:

— Хорошо.

Когда все, о чем договаривались, было записано на папирусе и кагану оставалось поставить под соглашением между двумя сторонами отпечаток большого пальца, взглянул на послов любознательным взглядом и потом спросил:

— Турмы ваши, скажем, сразу же пойдут на гепидов. А где оставим роды свои, все, что имеем пожитки? На чьей земле найдем им убежище?

— Право, на нашей. Это само собой разумеется, достойный.

— Возможно. А все же будет лучше, если и это запишем на папирусе.

Послы не противоречили, но от себя добавили: пока будет длиться поход.

О том, что лангобарды отправились с посольством к аварам, может, и стало для кого-то известным. Было их немало — две сотни, и отправлялись не раз — дважды, кто-то мог приметить и пустить слух по земле Ромейской. А как случилось, что этот слух обогнал аваров и успел всполошить ромеев, да так ловко, что когорты императора оказались в Сирмии и Сингидуне раньше аварских турм, это, вероятно, лишь Небу известно. Были где-то поблизости и опередили хана с его турмами или про лангобардские переговоры и о прибытии узнали гепиды и прибегли за помощью к императору?

Как бы там ни было, в раздор на Дунае вмешалась сила, которую нельзя не принимать в счет. Вмешательство это меняло все и менял не на лучшее. Баян залег от этой оказии в наскоро разбитой для него палатке, как медведь в берлоге, и не решался показываться королю лангобардов на глаза, король лангобардов отсиживался в своем тереме-дворце в стольном граде Норик и тоже не решался идти на разговор с Баяном.

Один так себе мыслил. Ромеи — не кровные мне, рано или поздно должен с ними сразиться. Но было бы лучше, правда лучше, если бы сеча с императорскими когортами произошла уже после того, как осяду на земле Гепидской, и почувствую себя властелином на ней, и заимею союзников надежных — и короля франков, и лангобардов и славян-склавинов или, как именуют их лангобарды, скифов. Без этого союза и без таких крепостей на Саве и Дунае, как Сирмия, Сингидун, о победе глупо думать. Что же сделать, раз так обернулось? Отсиживаться и ждать или обойти Сирмию, Сингидун и прибрать к рукам всю остальную Гепидскую землю?

Короля Альбоина беспокоило другое. Император много сказал тем, кто обсел обе гепидские крепости — и Сирмию, и Сингидун. Очень возможно, что скажет еще больше, когда он, Альбоин, объединится с обрами и поднимет меч на гепидов. А впрочем, как можно не пойти теперь, когда позвал аваров, когда эти авары пришли и затопили собой всю Паннонию? Если бы только и лангобардов, в жилищах и на ниве поблизости от жилищ. Балки, овраги обсажены аварскими палатками и кибитками, пастбища, пустыри — их скотом. Пока потребляют то, что имели, и то, что дали им, полбеды. А что будет, когда нечего будет вкушать? Они не станут церемониться, полезут на поле, в жилища и будут брать все, что можно будет взять. А это прямой путь к раздору.