Плакал над свеженасыпанными могилами и каган. Не так, как жены его — рвать на себе волосы, посылая в мир громкие плачи сожаления, но, все же, плакал. Подходил сутуляще-надломлен к каждой, брал в руки землю, ее несли за ним, воздавал как воин воинам должное и приговаривал, глотая слезы:

— Прости, сынок. Прости и прощай! Дорого заплатят они мне за твою смерть. Так дорого, что и тем, которые в утробе матери сейчас, места на земле не будет. Небом клянусь: не будет! Мы еще возьмем Константинополь. Мы еще погуляем на пожарищах из костей ромейских!

Кого касались эти угрозы, и без толкований знали. Одного не могли понять: как после всего, что произошло на фракийских и мезийских долинах, можно мечтать о возмездии? Авары же позорно бежали от ромеев! До мести ли сейчас? Должен молить Небо, чтобы не было хуже. Если ромеи узнают, как испуганны и как рассеянны аварские турмы, могут перейти Дунай. А перейдут — погибель будет, потопом пойдут по их стойбищам.

Каган почему-то не думал так. Отдал дань умершим и пошел между жен проводить по детям своим тризну. Один день в одной пили и оплакивали, второй — во второй, третий — в третьей. И так всю неделю. А еще сокрушался потом, а еще охлаждал раны — если не телесные, то душевные, плакался если не каждой, то наиболее полюбившимся женам неудачами, что постигли его, великого воина, слушал их утешения-успокоения, и воспринимал ласки утешительниц. На те жалобы, как и на лечение их, право, не достаточно было недели. Поэтому и зашептались советники: как быть, что делать? Никто не решится нарушить закон: если каган находится между жен, детей своих, появляться на глаза не разрешено, а видеть с женами и подавно. Ждать же тоже не приходится. Послухи докладывают: ромеи не пошли восвояси, встали лагерями в ближних от Дуная городах и поселках и ждут чего-то. Есть очень вероятные догадки: потому не решаются преследовать аваров за Дунаем, что боятся моровой язвы. Поэтому аварам не следует сидеть и уповать на то, что когда-то будет. Должны воспользоваться страхом перед мором и помириться с ромеями.

— Надо позвать кагана. Без него ничего не сделаем.

— Как позовешь, если недозволенно? Советники переглядывались и отмалчивались.

— А ждать погибели разрешено? — поднялся Апсих. — Придется и это брать на себя, если среди вас нет мужей.

Не устыдились и не вскипели гневом, наоборот, оживились, и все, до единого.

— Иди, хакан-бег. Только тебе он и может простить вторжение.

Не слушал их. Сел на жеребца и через несколько мгновений стоял перед палаткой той, которая, знал, утешает сейчас кагана.

— Позови Ясноликого! — сказал, не отклоняя завесы.

На голос выбежали только любопытные до всего дети.

— Отца нет здесь. Отец там, — показали на соседнюю палатку.

— И это, правда, там? — улыбнулся малышам.

— Да так. Он покоится, велел не будить. «Вот незадача. Ну, раз уж решился, то буду отвечать до конца».

Подъехал и назвал каганову жену по имени, попросил выйти к нему. Отмалчивалась определенное время. Наконец подала голос:

— Кто ты и чего тебе?

— Неужели не узнаешь? Апсих я, хакан-бег. Позови Ясколикого.

Опять молчание. На этот раз не такое длительное.

— Зачем он тебе?

— Скажи, обязанность зовет. Я не смел, бы, беспокоить его, но есть неотложная необходимость. Должны решить, как быть с ромеями.

— Ясноликий сказал, чтобы убирался, — послышался злорадно ободренный голос.

Теперь Апсих отмалчивался, потому что действительно не знал, как ему быть.

— Я-то могу убраться, но Коментиол все еще топчется возле Дуная. Верные люди говорят, что не намерен убираться прочь.

Из палатки вышел вскоре и стал перед Апсихом сам хан.

— Это правда или ты хочешь разозлить меня?

— Не было бы правдой, разве я посмел бы объявляться перед своим повелителем. Есть верные вести: потому не идет через Дунай, что боится язвы. Следует воспользоваться этим и замириться с ромеями. Советники ждут тебя, предводитель. Приди и вразуми, как быть.

— Только не сегодня. Завтра.

Советоваться было о чем. Первое, можно ли полагаться на Таргита, если он все еще сидит на Родосе, а второе, с чем пойдут к ромеям? С тем, что и прежде: чтобы платили субсидии? После неудачного похода во Фракию не приходится как-то вспоминать о субсидиях.

— А если предложить им их пленных? — подал голос кто-то из советников.

— Как — предложить?

— У нас их двадцать тысяч. К зиме должны сбыть, иначе погибнут. А где сбудем, если работорговые рынки сплошь византийские? Вот и пойти с этим к императору: пусть платит половину или четверть цены и берет себе своих легионеров.

— Это может быть поводом к переговорам, однако не резоном. Ищите резоны.

Искали день — и не нашли, искали второй — тоже. А на третий же ромеи подоспели и подсказали. Пришло посольство от Коментиола и потребовали, чтобы им вернули стратега Каста. Без него, мол, не могут уйти от Дуная.

Совет и оживился: причина для переговоров есть. Но не о том подумал в тот момент Баян.

— Это как — отдать? Без мира и согласия? Чтобы тот же Каст повел завтра ромейские легионы на аваров.

— Стратег Коментиол дает слово: уйдет от Дуная, когда вернете Каста. А это и будет началом переговоров о мире и согласии.

Советники не только зрением — всем видом своим рвались к Баяну, пыхтели подсказать ему: соглашайся. Но Баян закусил уже удила, ему не до советников.

— Стратег Коментиол говорит одно, а император может сказать другое. Заявляем о своем желании обменяться посольствами — и немедленно, а уже посольства договорятся, как быть с миром и согласием между нами, как — с Кастом.

Ромейские нарочитые все еще пытались заверить Баяна: то, что легионы их снимутся и пойдут — не верная ли примета о примирении? Но ничего, каган стоял на своем. Единственное, что пообещал послам Коментиола, — Каст будет выделен из числа пленных, до подписания договора будет жить в тепле и достатке. Чтобы освобождение его ускорилось, пусть стратег Коментиол поспособствует, чтобы ускорилось заключение договора между аварами и империей. Послы аварские отправятся в Константинополь в ближайшие дни.

Когда ромеи ушли, посоветовались и встали на мысли: на Таргита не полагаться, собирать другое посольство и повелеть ему держать себя на переговорах с императором и его людьми не как побежденные с победителями, а как такие, которые могут меряться с Византией силой, и, прежде всего, должны сказать императору, что они, авары, склонны жить с Византией в мире и согласии и быть ее стражей дунайских рубежей, однако, в том лишь случае, если Византия будет принимать их за наемное войско, а не за рабов, как было до сих пор; если она, империя византийская, будет придерживаться заключенного с аварами договора и исправно будет платить им субсидии, а не будет тянуть, или совсем будет уклоняться, как было прежде. Если же речь пойдет о выкупе стратега Каста, посольство должно сказать императору: авары готовы вернуть Византии не только стратега Каста, а и остальных пленных — как легионеров, так и людей ромейских с городов и поселков. Однако император должен знать: все, добытое воинами в битве, добывается кровью и принадлежит, значит, воинам или их кровным. Каган не властен отнять их и передать императору. Это может сделать выкуп. Учитывая примирение и согласие, он будет не высоким: всего в полцены. Если ромеи будут упираться, легионеров, как и граждан империи, можно сбыть дешевле.

Послы аварские вернулись из Константинополя довольно быстро, а привезли не так уж много. Император Маврикий соглашался заключить с аварами договор на мир и согласие, однако за сторожевую службу на рубежах обещал платить не сто, а все-таки восемьдесят солидов. За стратега Каста тоже согласился дать столько, сколько потребовали, а граждан своей земли, как и рядовых легионеров, отказался купить.

— Даже за четверть цены? — не поверил Баян.

— Даже за четверть цены. Покупают, сказал, рабов, а они, империя, запрещают кому-либо покупать или продавать граждан Византии. Если авары хотят взять за них солиды, пусть обращаются к родственникам пленных. Это был гром среди ясного неба. И кагана и его советников потрясло это так, что они потеряли на какое-то время дар речи. Ведь они посчитали, сколько будут иметь за пленных в целом, сколько — за каждого в отдельности, и все это — подумать только — выпадает теперь из рук. А, кроме того, что же делать с полоненными? По стойбищам не разберешь их, как рабов не используешь — пораженные язвой, а кормить двадцать тысяч за так… Кто на это пойдет и кому это надо?