Я попросил Иосифа Виссарионовича принять меня, высказал свое возмущение тем, что при огромных потерях войска наши пополняются неразумно, безобразно: так ничего не исправишь. И вообще нужны крутые меры, чтобы в корне изменить положение.

— Какие? — спросил он, наливая в бокал мускат (мы беседовали с глаза на глаз в его кремлевском домашнем кабинете).

— Немедленно прекратить наступление. Наши атаки — это самоистребление. Они вредны. Сейчас у нас нет надежды на успех, если мы даже удвоим количество войск.

— Неужели обстановка настолько безнадежная?

— Я пробыл там пять дней, видел своими глазами.

— Чего недостает? Артиллерии? Авиации? Мы можем дать и то и другое.

— Артиллерия застревает в сугробах и отрывается от пехоты. А которая на передовой — используется плохо. Взаимодействие не налажено. Пушкари сами по себе, пехотинцы тоже, с авиацией у них практически нет никакой связи. Радиосвязь нигде не налажена.

— Почему застревают в сугробах, объясните мне, Николай Алексеевич? Мы дали туда много автомашин, дали много тракторов из народного хозяйства.

— Стоят они, эти машины и трактора. Без горючего. В заносах. Нет для них обогревательных пунктов, ремонтных средств. Острая нехватка дорожных, инженерно-мостовых, строительных подразделений. Все делалось в спешке, непродуманно, на скорую руку… Мерецков — он же в Испании воевал. А тут север. И еще, Иосиф Виссарионович: подавляющее большинство наших командиров по своему уровню не отличается от своих подчиненных. Недавние командиры отделений и взводов просто не способны заменить вырванных из армии комбатов, командиров полков и дивизий. Руководство боем — это не болтовня на собраниях. Пока не поздно, надо исправить ошибки, освободить из тюрем и лагерей наших военачальников. Которые еще живы.

Иосиф Виссарионович не ответил. Глядел в темное окно, сжимая рукой набитую табаком трубку. Я понимал, насколько трудно ему отрешиться от привычной мысли о скорой победе. Кроме всего прочего, как возликуют наши многочисленные враги! Орешек, дескать, оказался не по зубам. Снизится престиж Красной Армии. Консолидируется антисоветский лагерь. И без того белофиннам оказывали материальную помощь Соединенные Штаты, Англия, Франция. Даже Гитлер и Муссолини посылали белофиннам самолеты, другое вооружение. Немцы почти прекратили военные действия на западе, сидели в окопах против французов, ничего не предпринимая. Ожидали, как развернутся события на северо-востоке, в Финляндии.

Да, нелегко было Иосифу Виссарионовичу принять решение, затягивающее войну!

Оторвав взгляд от окна, он грузно повернулся ко мне:

— Насколько я понимаю, вы, Николай Алексеевич, предлагаете вызвать в Москву Шапошникова с планом Генштаба?

— Я предлагаю немедленно прекратить наступление и начать всестороннюю подготовку будущего штурма. Пусть войска освоятся на местности, произведут детальную разведку, накопят необходимые средства для подавления огневых точек противника, для уничтожения его заграждений. Путь пехоте обязаны будут проложить артиллерия, авиация. Да и теплое время близится, и световой день увеличивается — это в нашу пользу.

— Значит, надо вызвать Шапошникова. И командование фронта надо сменить, — сказал Сталин.

Со второго захода, если так можно выразиться, задача была решена. С трудом, с потерями, израсходовав массу боеприпасов, линию Маннергейма мы все же взломали. Финское правильство, испугавшись полного разгрома, поторопилось заключить мир. А мы «постеснялись» перед лицом других держав закрепить свой успех, ввести свои войска на территорию Финляндии, ликвидировать тем самым северный плацдарм, на который явно рассчитывали фашисты. А вот Гитлер не постеснялся. Послал вскоре туда свои дивизии, открыл вместе с финнами фронт против нас, усугубив для Советского Союза тяжесть войны. Но это потом. А в борьбе с белофиннами определенный успех был достигнут, хотя, конечно, заплатили мы за него дорого. В той "зимней войне", как называют ее финны, мы потеряли около 70 тысяч убитыми, вдвое больше ранеными и обмороженными.

И все же, смею утверждать, конкретный конечный результат был в нашу пользу. Граница отодвинулась на 150 километров от Ленинграда. Не будь этого, белофинны вместе с немцами одним ударом захватили бы в сорок первом году нашу северную столицу, а это обернулось бы для нас большой бедой, вся война пошла бы другим руслом, жертв и трудностей, вероятно, было бы значительно больше. Так что надо отдать должное предусмотрительности нашего руководства. А с другой стороны (диалектика!), финская кампания в определенной мере отрезвила Сталина и близких ему деятелей, охладила не в меру разыгравшееся самомнение, заставила думать, искать пути для скорейшего укрепления страны и армии. Только времени оставалось мало.

Нонсенс: в вопросе о войне с Финляндией Сталина в первый и последний раз безоговорочно поддержал не кто иной, как Троцкий. Постоянно критикуя Сталина, проводимую им политику, рисуя Иосифа Виссарионовича как злобное чудовище, как прирожденного преступника, Лев Давидович тем не менее всегда повторял, что при любых обстоятельствах будет безоговорочно защищать СССР, государство рабочих, от всех внешних врагов. Был, значит, в этом для него интерес. К чести Троцкого, он не изменил свою точку зрения, хотя сам оказался в трудном положении, многие западные друзья отвернулись от него. Троцкий заявил: действия Сталина в Финляндии имели целью укрепить обнаженный фланг Советского Союза против возможного нападения Гитлера. Это — законное стремление, и любое Советское правительство, оказавшись в той же ситуации, было бы вынуждено укреплять свои границы за счет Финляндии. Стратегическим целям пролетарского государства следовало отдать предпочтение перед правом Финляндии на самоопределение… Лев Давидович настолько энергично призывал тогда "защищать Советский Союз", что поднял бурю возмущения среди зарубежных сторонников. Его обвиняли даже в том, что он сделался, якобы, "апологетом Сталина". А он просто был опытней и дальновидней многих своих соратников.

Еще несколько штрихов скорее политических, нежели чисто военных. Весной 1940 года в руки Сталина попал документ, ныне известный историкам, а тогда тайно добытый нашей разведкой за рубежом (или умело подсунутый заинтересованной стороной). Это была копия письма Гитлера Муссолини, в котором германский фюрер высоко оценил действия Красной Армии в период финской кампании. Имелась даже такая фраза: "Принимая во внимание возможности снабжения, никакая сила в мире не смогла бы, или если бы и смогла, то только после больших приготовлений, достичь таких результатов при морозе в 30–40 градусов и на такой местности, каких достигли русские уже в начале войны".

— Вот что думает Гитлер. — сказал мне Иосиф Виссарионович, прочитав сию выдержку из письма. — Он очень высокого мнения о боевых возможностях наших войск. Он не видит даже тех недостатков, которые видели мы сами и которые стараемся ликвидировать.

— Можно подумать, что у немцев нет разведки, что представители германских штабов не сидели от первого до последнего залпа на передовой вместе с финнами. Очень опасно считать противника глупее себя.

— Бывает и глупее. А бывает, что ошибается, — сказал Сталин. — Вы скептически настроены к этому письму…

— Напомню вам цифры, наделавшие много шума, когда их опубликовали после Февральской революции. В газетах появилось сообщение, что Россия потеряла в войне с Германией убитыми, ранеными и пленными восемь миллионов человек, а немцы — вдвое меньше. И что это есть объективный, неопровержимый приговор всему правящему классу, всей господствующей верхушке страны. А наши потери сейчас, в лесах Финляндии, не вдвое, а впятеро больше, чем у неприятеля. И Гитлер прекрасно осведомлен об этом.

— Приговор правящей верхушке? — переспросил Сталин.

— Не будем толковать об оценке. Важно уяснить позицию Гитлера.

— Нет, Николай Алексеевич, вы хотите подчеркнуть, что горькая правда лучше подслащенной лжи.

— Никаких сомнений.