Я открыл глаза и вместо ослепительного потолка своего врачебного кабинета сквозь еловые маковки увидел небо — безоблачное, далекое, ни с чем не сравнимое в своей чистоте и синеве. Я тут же вскочил и оглянулся. Разве можно хныкать, когда утро такое чудесное! С реки поднимался тонкими струйками молочный пар. На хвойных еловых пальчиках блестели алмазы росы…

Все вскакивали один за другим. И каждый из ребят сперва потягивался, потом поворачивал голову, улыбался восходившему солнцу и бежал к роднику умываться.

Люся закричала:

— Утренняя зарядка!

Ребята в трусах и голубых майках побежали вдоль берега, потом остановились…

Ежась от утренней прохлады и позевывая, Магдалина Харитоновна и я издали наблюдали, как юные туристы под командой Люси изгибались, выпрямлялись, приседали…

Володя не делал зарядки: у него не ладилось с фотоаппаратом, он сидел на траве и с остервенением разбирал его.

Физкультурники вернулись бегом к нам. Все уселись вокруг вчерашнего потухшего костра. Мы вытащили из золы печеную картошку и печеных рыбок. Глиняная скорлупа высохла, она легко разбивалась, чешуя оставалась в глине, а рыбу, правда остывшую, но сочную, чуть отдающую дымком, можно было есть.

Недовольная Магдалина Харитоновна поморщилась и стала брезгливо отщипывать рыбку двумя пальцами.

— Володя, будешь нас фотографировать? — спросил Витя Большой.

Все захохотали.

— Да-а, — обиженно засопел Володя. — В прошлом году у моей бабушки молния козу убила.

— Какой мальчишка-трусишка! — потихоньку злорадствовала Соня. — А я ни капельки не испугалась грома.

— Санитары, вычистить лагерь! — крикнула Люся.

Бумажки, рыбьи кости тщательно собрали, закопали в самых густых кустах, а шалаши не стали разорять — будем ночевать тут на обратном пути. Спрятали в кустах ведра, топоры, еще кое-что лишнее.

Тут со мной случилось несчастье. Во время ночного переполоха кто-то перевернул мой рюкзак, потом кто-то сел на него и раздавил аптекарский ящик «малый набор». Пробка из пузырька с касторовым маслом выскочила, густая жидкость испачкала бинты, превратила в кашу какие-то таблетки и темным жирным пятном растеклась по рюкзаку. Рюкзак был казенный, принадлежал Дому пионеров.

— Мм-да, — ледяным тоном произнесла Магдалина Харитоновна.

Я молча стоял перед нею, опустив глаза. Так стоял я перед своей учительницей географии тридцать лет назад, когда разорвал карту Австралии и Океании. Я чувствовал, что виноват кругом и нет мне оправдания.

Ребята обступили нас и с интересом ждали, как это будут ругать не их, а большого дядю, да еще доктора. Я заметил широко раскрытые, испуганные глаза Сони. А в стороне, за кустами, спрятался главный виновник этой истории — ехида Витя Перец и строил мне оттуда рожи.

Магдалина Харитоновна тяжко вздохнула и начала совершенно замороженным голосом:

— Дети питались раковинами, питались глиной с этими рыбами, пили настой неизвестной травы. Чем будем лечить их животы? А главное, испорчено казенное имущество.

— Ну, довольно, Магдалина Харитоновна, ничего особенного не произошло, — сухо заметила Люся. — Надо спешить, а вы задерживаете.

Магдалина Харитоновна еще более тяжко вздохнула, но промолчала.

Вместе с мальчиками я постарался умчаться вперед и издали видел, что Люся и Магдалина Харитоновна идут рядом и энергично размахивают руками.

Соня мне потом насплетничала, что Магдалина Харитоновна всю дорогу ворчала и охала, а Люся уговаривала ее не сердиться.

Мы свернули в боковую долину, и река скрылась за поворотом дороги. Поднялись на гору. Лес кончился. Мы пошли через пшеничное поле.

Волнистые поля колхозной пшеницы сменились юными сосновыми посадками. Мы прошли сосняк, и перед нами развернулась широкая долина речки.

С каждым часом картина менялась. Хотелось идти быстрее, чтобы узнать: а что скрывается за тем холмом? А когда мы поднимались на тот холм, видели новые рощи и деревни, снова хотелось узнать: а что будет еще дальше?

«Путешествие пешком, — думал я, — пожалуй, замечательная штука, особенно утром, когда еще не очень жарко».

Правда, рюкзак немного оттягивал плечи, глаза после короткого сна слипались, ноги чуть гудели… Но все это были сущие пустяки. Я, гордый и довольный тем, что начал выполнять изыскательские поручения, шагал все вперед и вперед по пыльной дороге.

Мальчики шли рядом. Витя Большой увлеченно рассказывал очередную забавную историю. Но я невнимательно слушал Витю. К тонкому медвяному запаху поспевающей пшеницы примешивался чуть ощутимый далекий аромат свежескошенного сена. Свист быстрокрылых стрижей сменяла дробь незримых перепелов.

Поднялись на очередной бугор. И мальчики и я невольно остановились. Далеко-далеко, за третьим полем, в светлой дымке возникли очертания города с голубыми островерхими башнями, с голубыми древними кремлевскими стенами. Город точно висел в воздухе. Отсюда, с нашего бугра, кремль казался таинственным замком. И так хотелось думать, что именно в этом замке была спрятана заколдованная красавица в сиреневом платье с кружевами…

Подошли все остальные.

— Ах как красиво! — прошептала Люся.

— Едва ли этот рюкзак отстирается.

Скрипучий возглас Магдалины Харитоновны вытащил нас из царства сказок. И еще я вспомнил, что вечером мне предстоит рассказывать о своих «путешествиях». И сразу у меня засосало под ложечкой.

Мы вздохнули и двинулись дальше. Спустились в долину, голубой город скрылся, а когда поднялись на новый холм и увидели город вблизи, он потерял свое таинственное очарование.

Теперь Любец был просто живописен. Стены и башни кремля уже не казались голубыми; они были воздвигнуты из белого камня. Ярко выделялась освещенная солнцем стена, спускающаяся по горе немного наискось, от башни до башни. Возле кремля лепились домики, сзади торчали две фабричные трубы. Громадный, очень глубокий овраг, весь в зеленых садах, шел сбоку кремлевской стены. Под горой текла синяя речка с кружевным железным мостом. По мосту сновали взад и вперед автомашины. На лугу паслись коровы. С речки доносились крики купающихся ребятишек.

Люся остановила отряд. Ребята спрятали в рюкзаки свои куртки, повязали на белые рубашки и блузки пионерские галстуки, почистились, девочки переплели косы, отряд построился и начал спускаться к реке.

Я оглядывал город справа налево и слева направо. Множество домов пряталось в яблоневых садах. Где же искать портрет? За последние годы наверняка понастроили целые кварталы, и домик на окраине стал домиком в центре.

Перешли через мост, поднялись к самому кремлю. Вблизи приземистые белые башни выглядели внушительно, с узкими окнами-бойницами, с острыми шпилями на старых, ржавых крышах.

Люся подскочила ко мне:

— Знаете что? Я чувствую, я убеждена — портрет где-то там, в кремле, — страстно повторила она.

Витя Большой подошел, деловито спрятав руки в карманы, насупив свои густые брови.

— Я тоже подозреваю: а не спрятан ли портрет там, внутри? — И он показал на одну из древних башен.

— А может быть, в этой? — И Галя робко показала тоненьким пальчиком на другую башню и вопросительно поглядела на меня.

— Тоже выдумали! — презрительно процедил сквозь зубы Володя. — В музее висит, и все.

Мы двинулись вдоль стены и подошли к островерхим белым с каменной резьбой воротам. На воротах была надпись: «Кремль 1531 года. По указу великого князя Василия Ивановича III „поставленъ бысть градъ бълокаменъ у Николы у Любецкаго“. С XVI века стал пограничным городом Московского княжества и являлся защитой от нашествия крымских татар».

Мы вошли внутрь. Там стояли небольшие домики, а позади почерневших от времени берез, обвешанных грачиными гнездами, высился темный старинный пятиглавый собор. Над массивной железной дверью собора была прибита вывеска: «Любецкий краеведческий музей», а еще выше находилась проржавленная надпись: «Сооружен в 1661 году по грамоте царя Алексея Михайловича, данной из приказа Большого дворца».