Утром Номер Первый, Тычинка, Роза Петровна, Соня и я сидели на лавочке перед домом. Ларюша со своим оруженосцем, захватив Майкла, снова с утра ушел рисовать. Мы потихоньку переговаривались.

— Я не вижу никаких законных путей, чтобы обнаружить портрет, — разводил руками Тычинка.

— Да, такого твердолобого не прошибешь, — надувая щеки, добавил Номер Первый.

Мы просто терялись в догадках: как быть дальше?

— Прятать такой портрет, когда искусство является достоянием народа! — горячился Номер Первый.

— Хотите, я вам попробую помочь? — невозмутимым голосом произнесла Роза Петровна.

«Помочь? — недоверчиво подумал я. — Что-то сомневаюсь… Скорее, помешать».

Роза Петровна поднялась и ушла в дом, а через десять минут вновь появилась на веранде.

— Вы пока сидите здесь, а мы с хозяйкой проветрим во дворе все вещи из сундуков и пересыплем их нафталином. Соня, пойдем, ты нам поможешь носить и развешивать.

Безразличный голос Розы Петровны прозвучал для нас, как бодрый победный марш. Мы, мужчины, остались одни. Я ходил взад и вперед по дорожке, Тычинка усердно рисовал палочкой узоры на песке. Номер Первый сосредоточенно потирал свои мягкие пухлые руки…

Соня высунулась из калитки:

— Первый сундук уже пустой — только разные пальто и шубы! — И она исчезла.

Я забегал быстрее, палочка в руках Тычинки стала рисовать еще более замысловатые узоры, пальцы Номера Первого лихорадочно забарабанили по коленям.

Снова Соня выскочила:

— Второй сундук пустой — одни непонятные одежки!

Палочка Тычинки, руки Номера Первого запрыгали в бешеном танце.

И в третий раз появилась вестница, появилась молча, понурив голову.

Мы и без слов поняли всё, встали и медленно двинулись в дом.

Я мельком взглянул на все эти шубы, полушубки, тулупы, шали, полушали, пальто, шинели, кафтаны, шушуны, салопы и прочие теплые одежды, верно, столетней давности, развешанные на веревках по всему двору.

Профессиональный интерес музейного работника потянул Номера Первого к этому старью.

— Кокошник! Смотрите, смотрите! — Номер Первый вернул меня с крыльца. — Так украшали свою голову наши прабабушки!

Кокошник с золотой парчовой каймой был весь вышит зеленым и красным шелком и бисером.

Номер Первый надел этот старинный женский головной убор на лоб подвернувшейся Сони.

— Здравствуй, Марья Моревна! Где твой Аленький цветочек?

Соня кокетливо улыбнулась.

— Иван Тихонович, — обратился Номер Первый к хозяину, — у нас в музее нет старинной крестьянской одежды: мы у тебя с удовольствием купим.

— В Любец? Ничего не продам! — буркнул тот.

Обедали мы плохо, так чуть-чуть потыкали вилками в котлеты, и все.

Перед заходом солнца явились мальчики, сильно огорченные и сердитые. Весь день они по очереди дежурили на двух кленах в проулке. Никаких построек в саду нет, а есть только яблони, груши, сливы, вишни, кажется, крыжовник и смородина, огородные грядки и клумбы с цветами.

Хозяин с утра полол грядки, собирал в кошелку поспевшие огурцы, тяпал мотыгой, а к вечеру поливал из шланга свои владения.

Словом, ничего таинственного ни в саду, ни в занятиях нашего хозяина мальчики не заметили. Все доказывало: никакого портрета у нашего хозяина вообще не было нигде.

Один Номер Первый колебался — ему казались странными некоторые недомолвки старика: бросит отрывистую фразу — и молчок. Наконец, почему-то не пустил нас в свой сад.

Я отвечал, что хозяин всегда такой угрюмый, за день больше дюжины слов не скажет. А в сад не пустил — верно, боится за свои ягоды и фрукты.

Мальчики ушли от нас, понурив головы.

Ларюша снова вернулся только поздно вечером.

Должен сказать, что и я и Номер Первый серьезно сердились на него. Мы переживаем, волнуемся, а он с рассвета забирает Майкла и Женю-близнеца и уходит на весь день то рисовать портрет Люси, то рисовать пейзажи. Возвращаясь, Ларюша восторженным голосом рассказывает, что положительно влюбился в здешнюю реку. Конечно, мы понимаем — он художник, его тянет рисовать пейзажи… Правда, я сомневался, только ли в реку влюбился Ларюша.

На ночь он ставил свои произведения в светелке лицом к стенке и просил нас не смотреть на них.

Я и Номер Первый честно выполнили его просьбу, а Соня каждое утро не ленилась вскакивать на заре, подглядывала и говорила, что пейзажи очень красиво получаются, а портрет выходит просто чудный.

Но, оказалось, не только Соня подглядывала.

Как-то она хотела прошмыгнуть в светелку и вдруг услышала такой разговор.

— Смотри, похожа, — говорил хозяин.

— Да ничуть не похожа. Та чернявая, а эта вон какая светлая, только что в платье сиреневом, — отвечала хозяйка.

Соня тут же разбудила меня и Номера Первого и пересказала нам этот разговор.

Номер Первый побледнел и схватился за сердце.

Я поспешил разочаровать и его и Соню. Я вспомнил, как хозяйка, вернувшись со свадьбы, все возмущалась, что невеста была не в традиционном белом платье, а в сиреневом. Конечно, теперь она сравнивала Люсин портрет с той невестой.

И Соня и Номер Первый ничего мне не ответили, только недоверчиво покачали головами.

Глава двадцать первая

Где же «совсем горячо»?

На следующий день с утра мы отправились в Дом пионеров. Собрались все мальчики и девочки, Люся, Номер Первый и я. Совещание открыла Магдалина Харитоновна. Лица сидевших за столом не предвещали ничего доброго. Еще иные девочки смотрели на нас с затаенным ожиданием, а нахмуренные мальчики сидели мрачные и молчаливые.

Выступила Люся:

— Товарищи, все мы, конечно, надеялись, что портрет найдем в Золотом Бору. Надежды лопнули. Мальчики, выше головы! Виктор, как не стыдно! Остались считанные дни до конца каникул! Будем продолжать поиски или нет?

— Будем, будем! — зашумели, но не очень бурно и мальчики и девочки.

— Тогда завтра же после обеда снова в Любец. Обойдем всех любецких Нашивочниковых. Вы нам поможете? — обратилась Люся к Номеру Первому и ко мне.

— Ну конечно! Всей душой! — воскликнул Номер Первый.

— Само собой разумеется, — согласился я, однако не с таким энтузиазмом.

Вспомнились мне ночевки на голой земле да в школе на соломе, и сердце у меня заныло. Но я тут же опомнился. «Нет, я изыскатель! — твердо сказал я самому себе. — Нечего падать духом, пойду в поход».

— Надо и с Ларюшей договориться, позвать его с собой, — предложил Номер Первый.

— А я уже с ним договорилась. Он тоже пойдет, — чересчур безразличным голосом ответила Люся.

— А если портрет не в Любце, а на Камчатке? — съехидничал Володя.

— Да ну тебя! — замахнулись на него остальные.

— Найдем и на Камчатке, — отрубил Витя Большой.

— Придется тогда пересоставить план дальнейших наших летних мероприятий, — объявила Магдалина Харитоновна.

— Условились, — не слушая ее, продолжала Люся, — завтра в два часа дня! Форма походная — курточки, шаровары. Картошки побольше захватите. Чья очередь топоры, ведра нести?

— Мальчишки, червей не забыть! — крикнул Витя Большой.

Мы пришли с совещания уже в полной темноте. Ларюши еще не было.

Сели пить чай. Уныло пел самовар, лица у нас были печальные, даже Соня едва облизывала ложку из-под варенья.

— Иван Тихонович, — грустно промолвил Номер Первый, — последнюю ноченьку в Золотом Бору ночую, завтра в Любец собираюсь. Благодарю за гостеприимство.

— Не торопись, — отвечал хозяин, — через три дня покажу и сообщу «нечто». Советую остаться.

Словно бомба взорвалась невдалеке. Мы все вздрогнули, но даже переглянуться не решились.

— Коли так, — прохрипел Номер Первый, — я останусь. — Он тяжело откинулся на спинку дивана и, кажется, готов был упасть в обморок.

— А что это «нечто»? — высунулась Соня.

— Любопытному нос прищемили! — отрезал хозяин.

Соня вспыхнула и спряталась за самовар.

В течение последующих трех дней в Доме пионеров никто ничего не делал. Поход в Любец отменили, все кружки, все игры забросили. Изыскатели то взбегали по лестнице на второй этаж, то с гусиным гоготом низвергались по перилам, то задумчиво расхаживали по коридору и сосредоточенно перешептывались. По три раза в день всем отрядом и поодиночке ребята прибегали к нашему крыльцу и, ничего не узнав, снова исчезали.