А пока Ларри, сопровождаемый Клайдом, нанес визит своей бабушке, как и было договорено, в воскресенье. По дороге к миссис Винсент Клайд предупредил мальчика, что обе дамы сочтут обязательным, чтобы он поцеловал им руки, и очень гордился внуком, когда тот выполнил столь непривычный для него ритуал без какого бы то ни было смущения. Еще Клайд постарался объяснить, что бабушка стала настоящей француженкой и очень светской дамой, а его тетя неразговорчива и будет все время молчать и что, наверное, будет лучше, если он обратится к миссис Винсент как к «мадам» и подождет, не предложит ли она сама ему называть ее grand’mere[15]. Мадам Винсент и вправду сделала подобное предложение, хотя и несколько запоздало. Она указала Ларри на банкеточку, стоящую против ее диванчика, и, когда тот уселся, задала ему ряд вопросов, не давая дочери произнести ни единого слова. Все выглядело так, словно та вообще не присутствовала при их беседе.

— Так, значит, ты еще один мой внук, Ларри. По-моему, ты выше ростом, чем мой французский внук Пьеро. Ну, разумеется, ведь ты на полгода старше его. И вообще ты кажешься мне очень крупным для твоего возраста. Тебе говорили об этом раньше?

— Да, мадам.

— И ты больше похож на мать, нежели на отца, хотя волосы у тебя не ее. Они у тебя прямые и черные, а у твоей матери были золотые и вьющиеся. Полагаю, тебе и об этом говорили?

— Да, мадам.

— Весьма прискорбно, что ты лишился родителей, когда был совсем маленьким. Но ведь ты даже не помнишь их?

— Да, но у меня всегда был папа.

Он повернулся, взглянул на Клайда, и глаза мальчика загорелись страстной любовью. Действительно, ничто в этом визите не смущало его. Он сидел на банкеточке прямо, но свободно, скрестив ноги и положив руки на колени, и когда не смотрел на Клайда, то смотрел прямо в лицо бабушке. Он не ерзал, не волновался и не разглядывал комнату. Клайд, знавший о природной робости мальчика, которую тот никак не мог побороть, страшно боялся за Ларри в этой беседе. Однако теперь он почувствовал облегчение, смешанное с бесконечной гордостью за внука. Если он не ошибался, миссис Винсент смотрела на мальчика проницательно и жестко, словно оценивая его, но было совершенно очевидно, что он не замирал перед нею от ужаса, а, напротив, держался с достоинством и спокойствием.

— Папа? — удивленно переспросила миссис Винсент, выпучив глаза, словно это слово поразило ее до глубины души или загнало в полнейший тупик. — Ах да… ты хочешь сказать — дедушка! А я-то сразу никак не могла понять, о ком ты говоришь. Ну, полагаю, в подобных обстоятельствах… — Она слегка пожала плечами и потом только вспомнила, что Ларри не следовало бы называть ее «мадам». — Конечно, это вы с дедушкой между собой условились, что ты будешь его так называть, — покровительственным тоном промолвила она. — Но я хочу попросить тебя, чтобы ты не называл меня «мадам». В конце концов, я же твоя бабушка.

— И как вам угодно, чтобы я вас называл? Grand’mere?

— Да, так будет совершенно правильно. Ты хорошо знаешь французский?

— Да, grand’mere.

— Достаточно хорошо, чтобы вести со мной разговор?

— Думаю, да.

— Ну-ну, что ж, посмотрим. Vous etudiez quoi а present?[16]

С этой минуты Клайд мог понять их разговор только в общих чертах. Он понимал, что миссис Винсент спрашивает Ларри об учебе и школьных товарищах, о том, чем он занимается во время отдыха. Ларри послушно и вежливо отвечал бабушке, хотя и не очень подробно. Затем Клайд заметил, что лицо мальчика внезапно вспыхнуло, и впервые за все время он услышал нерешительный ответ. Очевидно, случилось что-то не то, и Клайд попытается узнать, что именно. Но после. К счастью, вовремя появилась Тайтина, которая принесла кофе и пирожные, и миссис Винсент предложила угощение Ларри. Когда получилось так, что он должен был передать пирожное Арманде, он улыбнулся и сказал:

— Жаль, что с вами не смогли приехать Пьеро и Джанина, тетя Арманда. Мне бы очень хотелось познакомиться с ними.

Очевидно, Арманду тронули его слова, ибо она наконец нарушила свое молчание:

— Спасибо, Ларри. Нам показалось не совсем удобным везти их в Луизиану. Но, возможно, как-нибудь ты навестишь нас в Монтерегарде и вот тогда и познакомишься с ними.

Клайд заметил, что с большой радостью принял бы дам на ужине или обеде в Синди Лу перед их отъездом. К сожалению, на этот раз Ларри уже не сможет присутствовать, но, может быть, им еще раз захочется взглянуть на старый дом.

Не успела миссис Винсент выразить формальные сожаления, как Арманда, ко всеобщему удивлению, сказала, что была бы очень рада съездить туда и что, пожалуй, лучше устроить прием вечером, поскольку днем они будут очень заняты, разбирая всякие личные вещи, которые не станут продаваться вместе с домом. Клайд ответил, что прекрасно все понимает, и осведомился, не подойдет ли им среда, половина седьмого вечера. Он даже почувствовал некоторое облегчение, когда Арманда заговорила о вечере, ведь при свете свечей не так будет бросаться в глаза запущенность Синди Лу, как при свете дня. Прошло слишком много времени с тех пор, как он производил некоторые обновления в доме. Но это было еще до смерти Люси. А теперь ковры обтрепались, большинство обивки выцвело. К тому же дом снаружи заново не покрасили, а старая краска довольно сильно облупилась. И теперь дом имел весьма обшарпанный вид, разительно отличающийся от всего того великолепия, которым он блистал тогда, когда Арманда была еще девочкой. Что ж, теперь Виктория куплена, за нее уплачено, и Клайд мог бы начать те улучшения, которые возвратили бы Синди Лу прежнюю элегантность и снаружи, и внутри.

Эти мысли засели у Клайда в голове уже в конце визита. Когда Ларри подошел попрощаться с Армандой, она нагнулась и поцеловала его в щеку. Миссис Винсент последовала примеру дочери, однако она не выразила никакой надежды когда-нибудь встретиться с внуком вновь. Она поблагодарила Клайда за то, что тот привел к ней Ларри, и добавила, что рада видеть мальчика в прекрасном здравии, а также рада узнать, что Ларри неплохо учится. Правда, она при этом выразила легкое недовольство тем, что мальчик уехал из родного дома таким маленьким и что, как ей кажется, у него очень мало друзей-сверстников. Может быть, этим и была вызвана краска на щеках Ларри. Возвращаясь обратно в монастырь, Клайд как можно небрежнее осведомился у внука, понравилось ли ему говорить по-французски и о чем они беседовали с бабушкой.

— Да так… — отозвался Ларри. — Она задавала столько вопросов… нравится ли мне латынь, есть ли у меня еще какие-нибудь способности…

— Какие-нибудь способности?

— Да. Хороший ли у меня голос, умею ли я играть на каком-нибудь инструменте или рисовать картины. Я ответил, что пою в хоре, но очень редко, немного играю на пианино, но сказал, что ни то, ни другое мне не нравится и я не собираюсь всю жизнь этим заниматься. Еще сказал, что хорошо знаю латынь, поскольку выучил французский, а это помогает. Однако буду очень рад, когда пройду это. Тогда она спросила, что же мне нравится.

— Ну, и ты ответил…

— Я ответил, что люблю читать и ездить верхом. На что она сказала, что оба эти занятия достаточно уединенные… именно такие слова она употребила. Похоже, ей больше понравилось бы, если бы я все время находился в толпе. Я ответил, что ненавижу толпу. И тогда она заметила, что говорила не о толпе. Оказывается, она имела в виду общество.

— Какого рода?

— Ну… званые обеды и все такое прочее. Она сказала, что ей бы хотелось, чтобы я ходил на танцы… где бывают девушки.

Так вот почему он так внезапно покраснел! Как и большинство детей, выросших в деревне, Ларри много знал о сексе, однако никогда не задавал об этом лишних вопросов и особо не любопытствовал. Насколько Клайд понимал, Ларри по-прежнему смотрел на все глазами подростка. И Клайда рассердили вопросы миссис Винсент, пусть даже она задавала их совершенно без задних мыслей. Он попытался не выказать раздражения, продолжая говорить как можно небрежнее: